Наталия (Наташа) Григорьева (NG)
Часть 2. 10 лет спустя (продолжение)
Надо сказать, что выставка в музее в Петербурге имела многочисленные последствия. Мне поступило много приглашений от различных галерей, художественных центров и организаций. Одним из таких предложений было приехать в Калифорнию резидентом в Арт центр, находящийся на берегу Тихого океана и расположенном в городе, последний дом в котором был построен в конце 19 века, и этот город является постоянной живой исторической декорацией для различных голливудских фильмов. Я все внимательно прочитала об этом месте, а, главное, о его основателе и загорелась желанием к ним поехать, так что, вернувшись на неделю в Москву из Парижа после моего Салона, мы собрали чемоданы и вдвоем с мамой полетели в Америку.
Перелет был через Северный полюс в Лос-Анджелес и продолжался 15 часов. Оттуда мы должны были пересесть на другой самолет, летящий в город с романтическим названием Санта-Роза, а оттуда еще надо было проехать 100 километров до побережья и по нему 100 километров на север, в сторону Сиэтла до нашего заветного города. Мы вышли после первого перелета в совершенно невменяемом состоянии и перегрузились во второй самолет. Перелет наш был транзитным до Санта-Розы из Москвы, и мы не получали между рейсами багаж, о чем я потом ужасно жалела. Во втором маленьком самолете маму страшно разволновала очень пожилая женщина, с копной распущенных седых волос, нервно мечущаяся по салону и пристающая ко всем пассажирам с каким-то вопросами. Мама меня попросила подойти к ней и спросить не нужна ли ей помощь, что я очень умно не сделала, т.к. через некоторое время выяснилось, что это наша стюардесса! Мы тогда поняли, что мы в другом мире, в Америке, в стране с возможностями для всех и, главное, для людей любого возраста. Моя мама, которая попала впервые в США в возрасте уже весьма солидном, говорила, что, ей кажется, что все самое интересное еще впереди и у нее еще будет долгая и плодотворная жизнь. Вот что такое молодой континент и настоящая свобода личности! Америка действительно дает тебе ощущение огромных собственных возможностей и заставляет поверить в свои силы.
Через час мы оказались в Санта-Розе и отправились в какую-то небольшую комнату получать багаж, который… за нами не прибыл. Вернее, прилетела только его часть, а все вещи остались в другом чемодане. Мы упорно еще подождали некоторое время, т.к. нам сказали, что еще не все вещи выгрузили, но мы видели, как лётчик вышел из кабины, закрыл почему-то ее на навесной замок, спустился вниз и уехал на своей машине домой. Но таких как мы была примерно половина самолета! Никто не удивился, не возмутился, все чинно, с обреченным видом выстроились в привычную очередь к какой-то нагловатой работнице аэропорта, которая с недовольным видом раздала всем анкеты для заполнения графы о пропавшем багаже. Люди молча их заполнили и разъехались по домам. Мы оставались в очень тяжелом положении, т.к. на следующий день рано утром должны были ехать дальше, а самолет должен был снова прилететь только к вечеру, но был шанс, что часть забытых вещей погрузят в почтовый грузовой самолет, который должен прибыть в Санта-Розу в 7 утра. Вылетев из Москвы в ноябре, при уже довольно сильном морозе, мы оказались ночью в Санта-Розе при температуре +25 без единой легкой вещи на смену московской одежде. Делать было нечего, и мы на каком-то рейсовом автобусе, водитель которого сжалился над нами и отвез нас в город, хотя ему туда было не надо, добрались до нашего второго пункта назначения в этом путешествии – гостиницы. Высадил он нас на противоположной стороне улицы, показал нам вдали наш отель и, помахав нам на прощание рукой, уехал. Мы остались на огромной широкой абсолютно пустой улице с маркировкой перехода не как в Европе и долго не могли понять, как нам переключить светофор и где положено переходить. Наконец путем бесконечного эксперимента мы добились переключения сигнала, перешли на зеленый свет и оказались в нашем отеле.
Дали нам довольно большой номер, но … это же Америка, рассчитанная на высоких людей! Кровати были настолько высокими, что мы еще некоторое время приноравливались, как нам на них забраться, а, главное, как с них потом спуститься без риска сломать ногу. Вещей у нас не было и сняв всю теплую московскую одежду мы завернулись в полотенца и так странно провели нашу первую ночь в Калифорнии. Утром мы проснулись рано, снова нарядились в наши зимние сапоги, чем совершенно не удивили местное население, почему-то все одетое подобным образом (видимо, они тоже считали, что у них зима и надо формой одежды несмотря ни на что этому времени года соответствовать), и отправились немного побродить по городу. Далеко отойти было нельзя, т.к. нас могли в любой момент вызвать в аэропорт, но короткий проход по этой улице был очень интересный и запоминающийся. В Америке все большое и широкое, улица этого, как я потом поняла, пригорода была шириной с наш хороший проспект, но обрамлена с двух сторон фантастическими громадными кустами красных роз, иллюстрирующих справедливо данное городу название, и фиолетового цвета роскошными цветущими деревьями, а вдали в розово-голубой дымке виднелись необыкновенно живописные горы. В дополнение к этому фантастическому пейзажу нам навстречу попался молодой человек в немыслимо белых перчатках, который радостно нас поприветствовал и посоветовал нам получше “enjoy” в этот прекрасный день. Это слово я относительно недавно регулярно слышала от своего соседа по парижским мастерским, а потом это пожелание наслаждаться жизнью мы уже слышали постоянно и постепенно сами прониклись этим американским ощущением.
Но радость от встречи с видами Санта-Розы достаточно быстро закончилась, т.к. нам позвонили из отеля и сказали, что какой-то багаж на прилетевшем из Лос-Анджелеса самолете есть, «но не факт, что ваш, но надо поехать и посмотреть». Снова мы в этом унылом аэропорту, а у одного из пропавших наших чемоданов был особый ход колес и его было слышно отовсюду. И вдруг, о радость, я услышала знакомый грохот, который раздражал меня раньше, но показался прекрасной музыкой теперь.
Мы приехали в аэропорт со всеми вещами, т.к. оттуда должен был идти автобус в наш город. Но увы, пока мы ждали багаж, автобус благополучно уехал. «А следующий? … Будет только завтра». Около аэропорта мы увидели какого-то весьма раздолбанного вида единственное такси и я спросила не отвезет ли его водитель нас в заветный город на берегу океана, т.к. багаж у нас был тяжелый, мы ехали на два месяца, еще и холсты с красками, мольберт и прочее и я как-то слабо себе представляла, как мы со всем своим скарбом будем забираться в автобус. Он мгновенно согласился, выставил нам относительно нормальный счет за поездку и мы, загрузившись, отправились в путь.
Сначала дорога шла через сплошные виноградники, которыми засажены все холмы в окрестностях Санта-Розы. Затем она начала подниматься в горы, поля сменились густым темным лесом, мы увидели первые секвои, еще небольшие по сравнению с теми, что ждали нас впереди, но уже производившие сильное впечатление своими необычными стволами и цветом коры. Затем пошел постепенный спуск вниз, дорога начала сильно петлять и вдруг за расступившимися деревьями мы увидели океан! Но это было мгновение, т.к. мы снова погрузились в глубокую тень лесной чащи и только еще спустя полчаса снова увидели уже сильно приблизившееся к нам побережье, по краю которого в итоге мы и доехали до нашего Арт центра.
Такси было на редкость неудобным, с вылезшими из дивана пружинами и странными провалами между ними. Улыбчивый водитель-мексиканец объяснил нам, что фирма, где он работает принадлежит русским, они скупили по штату уже практически списанные в утиль старые машины, перекрасили их в такси и открыли фирму в Санта-Розе. Потом постепенно в процессе разговора выяснилось, что их бизнес не только там, но и есть в некоторых других городах штата. Платят они ему совсем ерунду, но он доволен, что нашел работу, и т.к. он, замявшись, не объяснил, почему именно такая низкооплачиваемая работа его устроила. Я потом из других его рассказов поняла, что они нанимают водителями людей с не совсем чистыми документами или просто нелегалов, – настоящий русский бизнес!
Мы остановились около громадной сосны перед входом в Арт центр и когда открыли дверь, то были оглушены густым запахом раскаленной на солнце смолы и старых иголок, ковер из которых толщиной в несколько сантиметров устилал боковой проход к галерее. Я оставила маму расплачиваться и прощаться с водителем, а сама побежала в администрацию сообщить, что мы не потерялись, и наконец-то прибыли на место. Встретил меня там человек, с которым я переписывалась перед поездкой, оформил мне документы на мою мастерскую и отправился с нами показывать нам наше будущее двухмесячное жилье.
Mendocino Art Center, центральный вход в галерею
Арт центр представляет собой большое количество различных строений, где помимо двух зданий с мастерскими – одного двухэтажного с видом на океан, где живет руководство, состоящее тоже из художников, и другого одноэтажного, предназначенного для приезжающих в Арт центр художников-резидентов, еще есть прекрасно оборудованная и современно оформленная большая художественная галерея с концертным залом, где стоит прекрасный рояль, а также большое здание театра, и еще несколько мастерских и студий – скульптуры, живописи, офорта и гравюры, плюс отдельного помещения для керамистов, рядом с которым есть печи для обжига, кузницы для скульпторов, работающих с металлом, а также большого помещения для тех, кто занимается любым творчеством, связанным с тканями и текстильными материалами. Да! И еще большая, хорошо оборудованная ювелирная мастерская! Этот центр на берегу океана представляет собой идеальное место для любого вида творчества и развития художника.
Аллея славы. Mendocino Art Center. Скульптурный портрет основателя Арт центра, художника Билла Захи. Слева на фотографии видны плитки с именами почетных членов Совета Арт центра за все годы его существования (год основания 1959)
Основал его человек, личностью которого я бесконечно восхищаюсь и, собственно говоря, восторг перед ним и привел меня в итоге в это место. Был он художником, с не очень простой военной судьбой, работал много и тяжело, но всю жизнь увлекался театром и был во власти идеи основать где-нибудь место, куда могли бы приезжать художники, жить там одной общиной и где условия были бы комфортными для любого творчества. Абсолютно случайно он оказался в этом городе на пикнике со своими друзьями, они остановились напротив города на другой стороне залива.
Он посмотрел на город и сказал, что «искал его всю жизнь» и это и есть его место.
Mendocino 2009, California, USA
Mendocino 2009, California, USA
Mendocino 2009, California, USA
Mendocino 2009, California, USA
Mendocino 2009, California, USA
Mendocino 2009, California, USA
Вернулся он в Сан-Франциско с твердым намерением обосноваться со своей будущей коммуной художников в этом городе, а пока он собирался переезжать, – в облюбованном им месте сгорел самый большой и шикарный дом, принадлежавший богатому владельцу самой большой лесопилки в Сан-Франциско. Когда наш герой узнал об этом печальном обстоятельстве, то отправился к погорельцу и спросил будет ли он восстанавливать свой дом и, если нет, то не продаст ли он ему это место. Будучи на фронте, он сумел накопить какие-то деньги и собирался ими внести аванс за покупку этой земли. На встрече он так сумел рассказать о своей идее сделать в этом месте центр культуры Западного побережья, что владелец участка, очевидно тоже проникнувшись его затеей, в конце разговора спросил сколько у него денег. Наш художник ответил, что у него 1500 долларов, которые он накопил за войну, но он готов взять кредиты и заплатить за землю нормальную цену. «Ты меня не понял. Сколько у тебя денег с собой?» – «У меня 50 долларов.» – «По рукам – участок твой». Этот рассказ объясняет почему этому энтузиасту удалось в итоге сделать на побережье такое замечательное место, как своей идеей и искренней и фанатичной верой в нее он добивался от людей того, что было нужно его делу (еще одна иллюстрация к вопросу об искренности и страсти). Так через короткое время он собрал на центральной площади весь город, рассказал о своем проекте центра искусств и попросил ему помочь, т.к. нанимать людей для разбора огромного сгоревшего дома у него просто не было денег. И на следующий день помогать ему вышел весь город! Многие жители города, а потом и приехавшие туда первые художники потом стали просто фанатами этой коммуны. Некоторые оставили свои дома и работу, переехали навсегда в это место и трудились вместе с основателем над созданием Арт центра, который должен был прославить и в итоге прославил этот город.
Mendocino Art Center 2009, California, USA
Mendocino Art Center 2009, California, USA
Mendocino Art Center, резиденции для художников
Mendocino Art Center, мастерские для работы художников
Mendocino Art Center, мастерская керамистов
Mendocino Art Center, мастерская керамистов
Mendocino Art Center, мастерская для создания текстильных произведений
Начитавшись текстов и наслушавшись всех этих рассказов от людей, которые лично знали этого художника, к моменту нашего приезда в Арт-центр его уже не было на земле почти 10 лет, я полностью прониклась его идеями и мне тоже захотелось что-то подобное сделать в каком-нибудь таком же прекрасном месте, только с той разницей, что, по моему замыслу, оно должно было быть все-таки Европе, которая просто своей историей больше и дольше связана с культурой, и где не надо было бы начинать набирать публику, любящую и интересующуюся искусством, с нуля.
Нас с мамой в первый же день представили очаровательной женщине, которая отвечала тогда в Арт центре за прием новых художников-резидентов, она нам рассказала обо всех правилах жизни там, но не рассказала главного, т.к. на следующий день, мы по московской привычке включили одновременно несколько электроприборов, что вырубило свет во всем Арт центре. Оказалось, что там так не принято, слабые предохранители стоят специально, что предотвратить большие нагрузки для пожаробезопасности, – все здания в городе деревянные. Но в итоге пожара, правда, к которому мы уже не имели отношения, нам там избежать так и не удалось.
С моим куратор Трейси Стюарт в Mendocino Art Center
Наша куратор проявила к нам большое внимание и заботу, увидев, что мама немолодой человек, она начала сразу волноваться, что она может замерзнуть ночью. Мы приехали на ноябрь-декабрь, а в Северной Калифорнии в это время климат близок к ранней весне в Европе – днем относительно тепло, но ночами минусовые температуры. Пока мы разбирали наши многострадальные чемоданы и обустраивались на новом месте, она собрала кучу одеял и пледов, и через некоторое время к нам в мастерскую постучало странное сооружение из небольшой горы предназначенных утеплить нашу жизнь вещей, под грудой которых стояла не пороге тоненькая Трейси.
Прошло несколько дней и рано утром мы были разбужены стуком в дверь и криками “fire”. Мы в панике оделись, схватили паспорта и вышли на улицу. Оказалось, что замкнула розетка одного из компьютеров в офисе администрации и действительно там начался пожар. Приехала сверкающая огнями пожарная машина. Они долго готовились к тушению – сначала расстелили стерильный брезент, на котором в идеальном порядке было выложено много различного оборудования. Дым продолжал валить из-под закрытой двери, и народ кругом удивлялся и нервничал почему они медлят, но потом мы поняли, что они просто готовились к открыванию двери и мгновенной ликвидации пламени, т.к. при открытой двери в помещение хлынул бы кислород и пожар мог стать неуправляемым. Надо сказать, что тогда это тушение произвело на меня впечатление своей молниеносностью, – они открыли на секунду дверь и пламя было ликвидировано. Основное время занял не сам процесс тушения, а подготовка к нему.
Пожар в Mendocino Art Center в 2009 году
Я когда-то в детстве, еще когда мы жили в центре Москвы в нашей старой квартире, тоже была свидетелем пожара на верхнем этаже нашего дома. В соседнем с нами доме еще с дореволюционных времен располагалась главная пожарная охрана Москвы. Начался пожар, с воем выехала из ворот соседнего дома пожарная машина и остановилась почему-то вдали от нашего дома, где уже во всю бушевал пожар. Мы были как в театре, т.к. основное действие по подготовке к тушению происходило перед нашими окнами. Откуда-то появился стол, на стол поставили красный вымпел, наверное, полученный от властей администрацией пожарной охраны за особые заслуги, и затем стул, на который сел какой-то начальник – видимо тот главный чин, который был назначен организовать тушение. Он долго разговаривал по телефону, его подчиненные куда-то все время бегали по его поручениям, и наконец-то стали тушить – потоки воды лились по всем нижним этажам и только каким-то чудом слегка задели нашу квартиру. Квартира наверху выгорела наполовину, весь дом был залит водой и постепенно процесс тушения пришел к своему логическому концу – последним со сцены ушел торжественной походкой тот самый высший чин, неся перед собой нат вытянутых руках заветный вымпел.
На какое-то время жизнь Арт центра была нарушена, т.к. они все занимались ликвидацией последствий этого утреннего события, а мы с мамой открывали для себя окрестности и я запоем писала и рисовала на океане, хотя этот процесс был не из легких – океанский ветер это не морской, сила бывает такая, что невозможно устоять на ногах, да еще и со стороны океана он бывает абсолютно ледяной. Как-то во время написания очередной работы я обморозила себе щеку и даже теперь, по прошествии уже более 10 лет иногда она своим выделяющимся вдруг белым пятном напоминает мне о том, что с океаном расслабляться нельзя.
Берег Тихого океана
Тихий Океан. Скала у берега 2009, холст, масло 40х60
Предупреждающие таблички, расставленные вдоль всего берега тебя также об этом постоянно предупреждают “Never turn your back on the ocean” («Никогда не поворачивайтесь к океану спиной»), т.к. может прийти неожиданная волна и смыть в воду зазевавшегося любителя прогулок по берегу, а температура воды в течение всего года 15-17 градусов и то, что от неожиданности легко можно погибнуть – это очевидно, да и берега крутые, скалистые и высокие. Шансов выжить при падении в воду почти нет.
Берег Тихого Океана. Мендосино 2009, холст, масло 50х50
Моя мама по привычке начала там кормить чаек и я всегда за нее боялась, т.к. она проходила по узкой скале ближе к воде и начинала кидать им еду, а над ее головой поднимались гигантские птицы, которые, как мне всегда, казалось, могут своими огромными крыльями либо легко сбить ее воду, либо вообще унести ее в открытый океан в своих могучих лапах, что было слегка вымыслом, но их размер предполагал любое развитие событий. Когда она заканчивала их кормление и шла к берегу, они садились на землю и очень смешно друг за другом долго бежали за ней по этому мысу, что тоже было весьма устрашающим зрелищем, т.к. эти океанские птицы бывают размером со среднюю собаку, да еще и с огромным клювом. В такой оригинальной компании мы довольно долго шли к нашему Арт центру, пока они разочаровано постепенно от нас не отставали.
Мама кормит чаек на берегу Тихого Океана
С другой стороны океана к городу примыкает секвоевый заповедник, идущий практически до Сакраменто, и можно вдоль русла абсолютно зеленого цвета реки довольно долго пройти вглубь него. На берегу иногда видны отдыхающие морские котики. Мы там с огромным удовольствием гуляли, и я часами рисовала, пока однажды мы не встретили пару каких-то странно экипированных людей, которые нас предупредили, что надо быть здесь очень осторожными, т.к. в кустах часто прячутся большие пумы и могут напасть на пешеходов и велосипедистов. После этого сообщения наши прогулки были уже не столько длительными и расслабленными, и мы старались ходить только по открытым местам.
Река Big River
Около реки Big River
Вообще живя там, ты оказываешься рядом с какой-то настоящей природой, понятно слово, которое часто любят употреблять французы по любому поводу sauvage (дикий). Это настоящая la nature sauvage (дикая природа). Когда мы впервые вышли на берег залива, который образовался в месте впадения лесной реки и где любители катания на доске получали возможность попрактиковаться вне страшных волн открытого океана, он был весь в огромных кучах странных черных шлангов диаметром 10-15 сантиметров, похожих на громадных змей. Только присмотревшись к ним, мы поняли, что это вырванные с корнем водоросли, выброшенные приливом на берег. От города вглубь океана выступает небольшой мыс, образующий у берега впадину. Очень часто после шторма этот залив представлял собой неприятное зрелище. Он был завален огромными, как нам сначала показалось, красными костями, а потом мы поняли, что это останки секвой, которых смыло в воду, а океан их очистил от коры и превратил в эти гигантские красные головешки, формой и цветом напоминавших очищенные от сырого мяса гигантские кости.
Мендосино. Берег Тихого Океана. Погибшие секвои, выброшенные приливом
У нас на берегу была любимая большая деревянная скамья с высокой спинкой, которая защищала сидящего на ней от тихоокеанского ветра.
Мендосино. Берег Тихого Океана
Эта скамья была предметом зависти и вожделения всех гуляющих по берегу, и каждый прохожий с грустью смотрел на счастливчиков, успевших первыми занять заветное место. Около неё было несколько скал с вымытыми временем в них огромными проемами. Попадая между ними, вода производила странные звуки и казалось, что эти камни все время вздыхают, стонут и жалуются. Когда волнение усиливалось, то даже находясь в нашей мастерской, мы могли иногда слышать эти волнующие, тревожащие душу звуки.
Мендосино. Берег Тихого Океана
С другой стороны этого мыса прилив отшлифовал одну из скал под большое абсолютно плоское и ровное плато, на которое океан накатывал периодически волны и на нем образовывались каждый раз новые причудливые гигантские кружева. Особенно мы любили сидеть там вечером на закате и наблюдать, как вода плетет свой вечно прекрасный, но мгновенно исчезающий ковер прямо у нас на глазах.
Мендосино. Берег Тихого Океана
Туман на океане – это особый туман. Я когда его впервые увидела, то поняла, как верно угадала такой туман в своем Аде. Он приходит всегда неожиданно. Сначала темная полоса появляется на горизонте, но довольно быстро она, превращаясь в густое облако, заполняет собой весь берег, и ты погружаешься в очень плотную водяную среду, видимость в которой не более нескольких метров и одежда становится мгновенно мокрой. Это впечатление напоминает то, когда смотришь в окно иллюминатора самолета, идущего на посадку, и который, близко к земле, может попасть в плотную полосу облаков, если внизу идет дождь, но здесь ты не вне этого облака, как в сухом теплом салоне, а внутри него. Находиться в таком тумане очень интересно, но из-за такой низкой видимости и очень опасно, особенно, если ты близко к скалистому берегу.
Мендосино. Берег Тихого Океана. Туман 2009, бумага, масляная пастель, 40х60
Все подходы к океану обросли какими-то симпатичными толстенькими суккулентами, которые весной цветут сплошным красным ковром, а при нас только редкие из них решались зацвести калифорнийской зимой.
Мендосино. Берег Тихого Океана
Там я впервые увидела колибри, приняв ее за стрекозу. Потом эти птички часто являлись к нашей мастерской и занимались разборкой большого хозяйства Арт центра, в котором, как они считали, они были главными.
Мастерская. Окно в Мендосино 2009, холст, масло 40х60
У нас по соседству жила художница, приехавшая немного раньше и смотревшая на нас с большим подозрением, пока она считала нас американцами, но, поняв, что мы русские – стала нашей лучшей подругой. Она на самом деле всю жизнь работала медсестрой, а выйдя на пенсию и окончив какие-то художественные курсы, стала фанатичной художницей. Это к вопросу о больших возможностях и американской мечте, суть которой – в жизни всегда надо реализовывать все, о чем мечтаешь. Первый вопрос, который мы от нее услышали, когда она поняла, что мы из России был: «А как у вас там с правами человека?» Услышать его в таком глухом месте было неожиданно, но и приятно было тогда ей на него ответить, что все неплохо. Тогда наша страна у жителей этого города все еще ассоциировалась с чем-то опасным со времен холодной войны, но тем не менее в то время она была открыта и многие даже из этого города на краю Калифорнии уже бывали на экскурсиях в Петербурге и Москве, и мы у них вызывали живой интерес, т.к. мы были из страны, с которой у США во все времена были непростые отношения, – а сложные отношения гораздо интереснее и даже привлекательнее, чем простые.
С Сьюзен Строу в Мендосино на берегу Тихого океана
Соседка наша приехала в мастерскую со своей собачкой на машине из маленького ранчо в Калифорнии, где она постоянно живет, и несколько раз возила нас по окрестностям, показывая нам небольшие города вдоль побережья. Названия не оставляли сомнений, что когда-то эти места были связаны с русскими первооткрывателями – “Russian State Park”, “Russian Gulch”, но надо отметить, что в эти времена русские мы там были одни и нас местные жители называли “fresh Russians”. Правда, мы познакомились с некой Якушкиной – потомком декабриста Якушкина, отец которой в начале сталинского террора как-то сумел выбраться из Союза и добраться до Америки, и он настолько хотел забыть о своей бывшей родине, что своих детей принципиально не учил русскому языку, поэтому она не говорила по-русски, но очень гордилась своей исторической фамилией.
Тихий океан 2009, холст, масло 40х60
Написала я в Америке очень много работ и заполнила несколько толстых альбомов графикой – сухая и масляная пастель, акварель, карандаш. Там я впервые открыла для себя технику «мягкой» пастели, которая продается в коробочках, напоминающих разноцветную пудру, и накладывается слоями на бумагу при помощи аппликаторов, похожих на косметические, причем для каждого нового цвета используется отдельно свой. Техника удивительная – нечто среднее между пастелью и акварелью, но с самобытной фактурой и прозрачным многослойным пространством. В конце нашего пребывания в одной из своих галерей Арт центр устроил мне выставку и пригласил много людей посмотреть на работы. Был устроен музыкальный вечер, на котором я предложила им спеть одну из военных песен Высоцкого, которую он написал для голоса Марины Влади. Слушали меня с большим вниманием, слов не поняли, но были растроганы возникшим у них ощущением российской вечной трагедии и долго потом аплодировали.
Когда мне грустно или какой-то наступает непростой период в жизни, я думаю об этом центре, расположенном между океаном и секвоевым лесом, о том необыкновенном ощущении, которое возникло у меня в этой мистической природе, о своей там жизни среди очень дружелюбных и расположенных к нам с мамой людей, и мне это дает силы и уверенность, что все будет хорошо, что все преодолимо ведь есть же на земле такие сказочные места.
Берег Тихого Океана. Мендосино 2009, холст, масло 40х70
Я вернулась в Москву в начале 2010 года страшно разгорячённая идеями основателя калифорнийского Арт центра с главной целью – создать подобно ему такую же коммуну художников. Пока моя мечта оставалась как далекий проект, но я уже понимала, что мне очень хочется воплотить в жизнь эту идею и посмотреть, что из нее может получиться на другом континенте, я уже заразилась американской мечтой, и … очень скоро случай мне представился.
Gdańsk
В 2010 году у меня состоялась выставка в одном прекрасном польском городе на берегу Балтийского моря, Гданьске. Моя мама тогда сотрудничала там с одной фирмой и как-то, гуляя после работы по городу, зашла в очередной Российский центр науки и культуры и спросила не интересно ли им сделать мою выставку. Они сказали, что подумают, и через месяц мне позвонили по московскому телефону, у которого я тогда случайно оказалась, т.к. к этому моменту мы уже много лет жили за городом, и нашу квартиру в Москве очень редко навещали (тоже мне это тогда совпадение показалось знаком судьбы), и сказали, что приглашают меня приехать с выставкой осенью. Надо признать, что эта выставка прошла при огромном внимании публики и бесконечных восторженных отзывах в прессе. Это было впервые в моей биографии, когда, каждый раз, когда я оказывалась в своем зале, мне сотрудники передавали какие-то симпатичные подарки, цветы и благодарные письма от людей «за счастье, что мы смогли увидеть Ваши картины». На выставку специально ехали из других польских городов, в общем, это было то внимание, которого автору при жизни редко приходится пережить, а тем более еще и в другой стране.
Gdańsk, набережная вечером
На открытие пришел бывший главный архитектор города, уже очень пожилой человек, который занимался восстановлением домов после войны. Гданьск (или Данциг) кошмарно пострадал во время бомбардировок, – там находились немецкие склады оружия и военный порт, и союзники без сожаления равняли город с землей, пока в нем осталось всего 5 процентов от начального объема старинных зданий. Этот человек был тогда во главе архитектурного комитета по восстановлению облика города, а из Москвы, Польша тогда уже была советской и все директивы, и инструкции шли из центра, пришел план застройки, как это частично произошло в Варшаве, серыми бетонными советскими безликими коробками. Тогда главная задача была не красота, а быстрое возвращение людей в города. Этим человеком была организована кампания по сохранению довоенного облика города и восстановлению старой его части по сохранившимся фотографиям и гравюрам довоенного времени, чтобы он возродился в своем прежнем историческом виде. Борьба велась больше года и в итоге он победил!
Gdańsk, старый город
Когда я впервые попала в Гданьск, мне показалось, что я гуляю по городу из своих любимых в детстве сказок Андерсена – это абсолютно мистический город, с необыкновенной красоты и разнообразия фасадами домов. Абсолютное чудо! Потом мне стало понятно откуда появилось это впечатление. В основном, дома восстанавливались так: по каждому строению было собрано максимальное количество визуальной информации: фотографий, гравюр, рисунков, старинных чертежей и пр., а дальше отбирался самый красивый вид каждого конкретного дома за всю историю его существования. Тщательно разбирались завалы после бомбежек и «расставлялись» по местам не только фрагменты зданий, но и отдельные кирпичи, конечно, там, где это было возможно. Именно поэтому Гданьск и производит такое сказочное впечатление, т.к. каждый дом представлен в своем самом лучшем виде, а, главное, в нем совершенно не возникает ощущение «новодела» настолько блестяще произведена историческая реконструкция домов.
Gdańsk, старый город, Długi Targ
Попав в этот город, да еще и имея такую реакцию на мои работы, я не могла устоять перед соблазном приобщиться к этому сказочному месту.
Gdańsk, старый город, Długi Targ
Я всегда держала в голове свою идею сделать центр подобный американскому в каком-то европейском месте, но с более долгой историей и культурой, и вот Гданьск мне показался такой возможностью. Все было за мое решение – прекрасный город, берег Балтийского моря, рядом туристический Сопот, куда каждый год съезжаются десятки тысяч туристов, ну и, главное, что там была такая ажиотажная реакция на мои работы. Когда выставка заканчивалась, ко мне пришли мои постоянные посетители и предложили подумать об открытии в городе моей галереи.
Мой логотип Арт Центра в Гданьске
Среди них была одна польская журналистка, которая обещала мне кампанию в прессе, если я решусь на проект в Гданьске. В последствии она сдержала свое слово и любое мероприятие в галерее широко освещалось, выходили статьи и интервью не только печатные и в Интернете, но и на телевидении и радио. Итак, моя идея начала обретать географические границы и в следующем году я «завела» своим рассказами о Калифорнии и Гданьске своей идеей одного московского человека – он захотел присоединиться к созданию такого центра в Европе и стал учредителем и, главное, спонсором моего очередного, возникшего на большом чувстве к Гданьску и его жителям, проекта. Но… в бизнесе эмоции – последнее дело, на чувствах успеха в деловой сфере не бывает, не надо здесь путать чувства и чутье, а что все-таки и делается на каком-то сентиментальном порыве, как правило, не имеет долгой жизни.
Вывеска Арт Центра на улице Spichrzowa 22
Центральный вход в Арт Центр с улицы Spichrzowa
Выставочный зал Арт Центра
Почему великий Пикассо был гениальным бизнесменом от искусства? Мне кажется, это объясняется тем, что его основное творчество все идет «не на чувстве», – оно «от головы». В конце жизни он сделает поразительное признание: «… Многие становятся художниками по причинам, имеющим мало общего с искусством. Богачи требуют нового, оригинального, скандального. И я, начиная от кубизма, развлекал этих господ несуразностями, и чем меньше их понимали, тем больше было у меня славы и денег. Сейчас я известен и очень богат, но, когда остаюсь наедине с собой, у меня не хватает смелости увидеть в себе художника в великом значении слова; я всего лишь развлекатель публики, понявший время. Это горько и больно, но это истина…» И все равно не только великий художник, каким он, как это и так понятно, был, но и, конечно, гениальный манипулятор человеческого сознания и знаток психологии публики мог так «разоткровенничаться». Он этим своим якобы частным, а на деле продуманным заявлением и блестящим пиар-ходом объясняет тем, кто его не понял и не принял, что и сам он вроде как бы себя не принимает всерьез и тем самым и этих тоже он перетягивает в свой лагерь.
Художник остается художником, только пока он живет чувствами. Жалкое зрелище представляют те, кто или подражает чувствам, или искусственно их убирает из своего творчества, делая нарочито все «из головы». Да, на некоторое время к ним может прийти слава и деньги, но зритель – очень чувствительный аппарат и всегда сумеет отличить ложь от истины. И тем не менее, Пикассо остается великим художником, потому что он делал свои вещи искренне, он делал эксперименты интересные для себя и, вдруг, поняв, что занимает еще ими и публику, начал своими «опытами» отлично торговать. Он не чувственен в отличии от того же Дали, еще одного знаменитого мистификатора и бизнесмена от искусства. Этот, великий мастер эпатажа и (модное слово) перформанса, тоже «от головы», но у него во всех вещах есть иногда даже какая-то приторная чувственность весьма причудливого и своеобразного извращенца. Он привлекателен для публики другим – он ломает пуританские устои общества, показывая людям, что на самом деле скрыто темного внутри них самих, а темнота более привлекательна, чем свет. О светлых моментах в жизни принято говорить открыто, о темных – нет, они скрываются обществом и тем самым обретают ту силу запрета, которая и является не только самой привлекательной, но и самой разрушительной для любой личности.
К слову, когда я начинала продумывать не сделать ли мне продолжение моего Ада потом, проиллюстрировав Чистилище и Рай подобным же образом, то еще первое как-то меня вдохновило, но Рай показался однообразным и скучным, и совершенно отбил у меня охоту им заниматься. Тоже касается и иллюстраций к «Божественной комедии» Доре. У него Ад – абсолютно гениален, Чистилище – уже поспокойнее и посдержаннее в решениях и композициях, ну а Рай – просто академическая скука, но это мое мнение. Тьма и в прямом, и в переносном смысле – разнообразна, она имеет миллионы оттенков, а свет он и есть свет – он эмоционально окрашенного цвета и уж тем более оттенков не имеет, ну, конечно, если не вдаваться глубоко в физические явления.
Пикассо – ученый-экспериментатор и открыто испытывает зрителя на выносливость и стойкость, исследуя его возможности восприятия, навязывая ему свой взгляд, который, возможно, и не имеет ничего общего с тем, как он на самом деле видит, но ему самому интересны его эксперименты и этим он честен и открыт, очень привлекателен для публики и своей искренностью ведет за собой толпу. Он – игрок и часто блефует, но и в этом ему способствует удача, т.к. риск в его ситуации оказывается оправдан вниманием и заинтересованностью людей в том, что он делает. Есть еще одна у него известная фраза, авторство которой, правда, у него оспаривают, приписывая ее нескольким другим знаменитым людям прошлого века от Стравинского до Фолкнера, но, как я понимаю его творчество, на мой взгляд, он вполне мог ее сказать: «Хорошие художники копируют, великие – воруют». Это высказывание, я считаю, многие художники могут взять на вооружение. Число идей конечно, но каждый на любую тему может высказаться по-своему, и настоящий мастер скажет «свою фразу» так, что его высказывание войдет в историю. О моем великом деде когда-то его приятель говорил: «Андрей скажет фразу, смысл которой прост, например, «это шкаф» и все запомнят ее на всю жизнь». Талант в любой сфере человеческой деятельности – от искусства до науки – умеет говорить. Художники – это своего рода «рентгеновские аппараты» человечества и окружающего нас мира. С большим художником иметь дело даже опасно, т.к. он все и так о тебе знает и тебя видит насквозь, поэтому подходя близко к очень талантливым художникам, не говоря уже о гениях (но все-таки удача для обывателя состоит в том, что они редко встречаются), можно серьезно «обжечься» на всю жизнь.
Страшно на публике заиграться в «неискренность» и страшно заиграться в «искренность». Наверное, лучше стараться оставаться быть честным и откровенным с собой в том, что ты делаешь. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей…» Это так просто и гениально сформулированная истина подходит в равной степени к любым отношениям между людьми. Чем ты равнодушнее к публике и ее мнению, тем внимательнее люди начинают к тебе относится и им хочется понять, что ты делаешь, войти к тебе в доверие, стать тебе ближе. Я часто испытывала это на себе, т.к. не реагировала на замечания, что я занимаюсь «цветочками», пишу «неоригинальные» вещи, экспериментирую не с тем, с чем все вокруг привыкли иметь дело и часто понимающая публика была заинтригована моим упрямством, а в результате хотела понять и приобщиться к моим пространственным открытиям и новым передаваемым на холсте ощущениям. Я всегда делала то, что занимало меня, экспериментировала с цветом и манерой письма и рисования, старалась «делить» пространство на максимальное количество планов, добиваясь эффекта как можно более глубокого «провала» в плоскость, используя для этого любые материалы – от масла и акрила до пастели и акварели. Я прислушивалась всегда и к советам коллег и кураторов, но они не могли сбить меня с моего основного пути и выбранной мною темы преодоления восприятия поверхности картины, как глухой плоскости. Она должна вся двигаться, «звенеть», пробуждать чувства близкие к почти физическому воздействию – ветра, солнца, запаха цветов и зелени и пр. Короче говоря зритель, глядя на мои холсты должен иметь ощущение «тактильного» соприкосновения с изображенным сюжетом. Это есть у Монэ, поэтому он и остается на сегодняшний день непревзойденным колористом и выдающимся на все времена художником, который как раз идеально умеет передать «шумом поверхности» те чувства, с которыми и он работал, и состояние пейзажа, который он писал, и может их дать осязательно почувствовать через века зрителю. Работа с пространством занимала Леонардо да Винчи, и он как раз, это очевидно, много работал над появлением в своих картинах своеобразного 3D эффекта, и ему это удалось в итоге сделать, но … не в пространстве, а во внутренней сущности передаваемых моделей – они как раз у него и есть «3D» по наполнению образов, – там такая глубина, которую никто и никогда не смог передать в портрете, а зритель увидеть его «дно».
В 2003 году, спустя 8 лет после первой встречи с Джокондой, и снова увидев эту картину в Лувре, я сделала в своем дневнике такую запись: «Джоконда теперь висит одна на стене в почти пустом зале. Как и 8 лет назад она поражает своей нечеловеческой «сделанностью». Что-то среднее между живописью и голограммой. Удивительный эффект 3-хмерности пространства на плоскости. Очень все-таки странная работа. При всем ее очевидном великолепии, у меня создается впечатление, что ее место не в художественном музее, а в музее научных открытий. Её надо изучать не как картину, а как великое научное достижение, в котором надо еще долго последующим поколениям разбираться».
В статье Боровского, написанной к моей выставке в Русском музее есть такой фрагмент: «... Я бы сказал, она осознанно работает над восприятием зрителя: его индивидуализацией и интимизацией. Для этого она включает действенные и на чей-то взгляд архаические, а на деле прочно забытые механизмы активизации эмоционального и тактильно-телесного опыта общения с природой. Признаем, в наше время подобная установка требует определенной смелости.
В самом деле, сегодня работать в пространстве восприятий и ощущений означает – плыть против течения, в буквальном смысле – против main stream’а. Причем main stream этот сформирован не только устремлениями собственно художников, но и так сказать, профессиональных репрезентаторов – критиков, кураторов, музейных в том числе, и пр. Чтобы выгребать против такого течения, нужны и силы, и уверенность в себе, и парадоксальный нонконформизм. Парадоксальный – потому что традиционно мы все еще не готовы признать, что послушное следование в русле постмодернистского дискурса может быть вполне конформистским, и – наоборот.
Уверен, эта установка Н. Григорьевой в достаточной степени отрефлексирована. Она – вполне современный художник. Не только в плане образования – окончив Академию Печати (Московский Полиграфический институт, в котором традиционно – со времён А. Гончарова – ценится стихия живописности), она училась в Париже (Institut Parisien de Langue et de Civilasation Francaises) и в Милане (Nuova Academia di Belle Arti). Её полиграфические работы (от учебников и – конечно же, разного рода книг и альбомов «по ботанике» – до библиофильских изданий по искусству и архитектуре) выказывают остроту дизайнерских подходов и высокий профессионализм реализации. Словом, ничего похожего на наивизм или невосприимчивость к реалиям современного визуального мышления. Так что установка художника, повторю, принципиальна ...» Как хорошо иметь дело с умным куратором! Вот он как раз мне ничего не советовал и ни на чем не настаивал, понимая, что я и так уже занимаюсь тем, что меня волнует и бессмысленно мне что-то другое предлагать.
С начала 10-х годов началась моя эпопея с галереями в Москве и Гданьске.
После моего возвращения из Америки в 2009 году, моя основная кураторша, помогавшая мне реализовывать все мои выставки и резидентуры в этом году, приехав в очередной раз отбирать картины для своей коллекции, сказала, что надо серьезно подумать, где все-таки их выставлять, но иметь для этого постоянное место. «Надо, чтобы их видели. Подумай об открытии своей галереи».
Моя первая галерея в Москве
У меня были старинные знакомые, с которыми я была связана и дружескими и деловыми отношениями, и они мне предложили тогда снять помещение под первую галерею в одном необычном месте в Москве, которое называлось «Город Хобби». Любое коллекционирование, и произведений искусства, в частности, редко становится профессией – это, как правило, хобби, и появление моей галереи в этом месте никого не удивило – там уже было на тот момент достаточно много антикварных магазинов, творческих студий, большой арт салон, где можно было купить материалы для художников.
Помещение оказалось неплохим, с большими прозрачными двумя стенами, хорошим светом и удачным расположением. Некоторое время я там просуществовала со своими работами, делала активно своей галерее рекламу – давала интервью, выходили публикации в различных изданиях, а потом мне один мой бывший однокурсник, работавший в это время в большом учебном издательстве в Москве, предложил заказ – написать программу по обучению живописи и графике для студентов технических факультетов колледжей, которые не собирались становиться художниками, но которые должны были иметь представление об элементарных азах этой профессии, существующих на рынке художественных материалах и пр. Имея достаточно большой собственный опыт обучения в различных заведениях России и Европы, и уже понимая, что может привлечь, а что отпугнуть новичков, а, главное, непрофессионалов, я довольно быстро написала эту программу, которая потом постепенно менялась и совершенствовалась, и превратилась в итоге в тот курс «Свобода художнику», о котором я уже писала раньше. Моей основной задачей было быстро вывести людей на понимание самого творческого процесса, раскрепощения и веры в собственные силы, а уже потом к этому внутреннему ощущению свободы можно было прибавить любые технические и профессиональные знания, конечно, согласно возможностям и способностям каждого ученика.
В ту пору в том же здании в магазине для художников работала очень интересная и яркая личность – это была молодая женщина из города, расположенного недалеко от знаменитого озера Байкал, бывшая крупная фигура в тамошнем бизнесе, которая в силу неких «разборок» между владельцами каких-то предприятий оказалась вынуждена для спасения, как я поняла из ее рассказов, просто собственной жизни все бросить и уехать. Она тогда сравнительно недавно оказалась в Москве, выживала в ней берясь за любые работы и оказалась, в итоге, в момент появления моей галереи в этом месте, продавцом в художественном магазине. Она была когда-то у себя в городе очень известным и крупным менеджером, и у владельца магазина в Москве дела под ее руководством начали идти блестяще. Она устраивала различные мастер-классы в его салоне, придумывала тематические вечера, делая ему постоянную серьезную рекламу. Так как я была завсегдатаем ее магазина, покупая материалы, мы с ней очень подружились, она часто в свободное время приходила ко мне со своей неизменной белозубой улыбкой и видом победительницы в жизни, как бы тяжело в тот момент ей ни было – дома у нее оставалась семья, дети, которые были под угрозой со стороны людей из-за которых она вынуждена была уехать, но на ее облике успешного человека эти обстоятельства никак не сказывались. Это был настоящий стоик, очень мужественный человек, который «не мог себе позволить пессимизм».
Как-то раз, когда она пришла ко мне в очередной раз в галерею, мы с ней разговорились о моей обучающей программе и она мне предложила попробовать организовать курсы по моей методике, где она выступит куратором, сделает рекламу и наберет людей. Всегда интересно теорию опробовать на практике. Я согласилась. Мы закупили материалы, а мольбертов от моих постоянных выездных выставок на различные мероприятия по рекламе моих работ у меня уже было предостаточно, она сделала анонс, набрала первую небольшую группу учеников, и я начала на них проверять правильность, а, главное, реалистичность своего блиц-курса, рассчитанного на 10 занятий, за которые мой ученик должен получить представление о композиции, научится работать с цветом, узнать какие есть основные материалы для рисования и начать писать масляными красками. В последствии, мы уже имели группы по 15-20 человек, т.к. она как агент была просто незаменима, но преподавать такому количеству учеников оказалось практически невозможно одновременно, т.к. программа моя была рассчитана на то, что к каждому применялся индивидуальный подход – я подбирала курс и систему под возможности и способности каждого студента отдельно. Пришлось эти группы делить и количество моих занятых преподаванием дней в неделю начало стремительно увеличиваться, на мою живопись оставалось очень мало времени, а это не спонтанный процесс, нельзя приехать после 10 часов занятий и встать к мольберту рисовать или писать, надо все-таки иметь и настрой, да и просто силы работать. Хотя я всегда себя убеждала, что ждать «настроения» бессмысленно, вдохновение и силы приходят всегда в процессе, главное, не останавливаться и работать, но в данной ситуации мои жизненные установки не срабатывали, так как у меня просто уже физически не хватало времени. Я пыталась найти себе компаньонов-преподавателей по обучению по своей системе, но к кому бы я ни обращалась, мне мои бывшие однокурсники или просто приятели-художники говорили, что они не смогут «так напрягаться». Конечно, индивидуальный процесс преподавания в большой группе требовал сумасшедшей самоотдачи, это был «сеанс одновременной игры», как в шахматах, но часто мне приходилось за своих «партнеров» делать «первые ходы», чтобы они поняли, как «вести дальше партию» самостоятельно. Часто, когда с неизменной улыбкой я расставалась с последним учеником, одежду на мне можно было выжимать таких моральных, да и просто физических сил мне стоили эти уроки.
Я тогда лишний раз поблагодарила мою маму за то, что она меня в детстве отвела на фигурное катание, в котором я к 13 годам достигла достаточно уже высокого уровня, а так как у меня было «уникально скольжение», то меня отобрали в группу детей, которые подносили на соревнованиях цветы фигуристам после выступлений, и перед началом матчей – хоккеистам. Моим постоянным одариваемым перед турнирами был такой знаменитый в свое время вратарь советской хоккейной сборной Третьяк. Мы с ним уже друг друга знали, и он мне всегда махал приветственно рукой, когда наша «мелкая» группа с цветами ехала к строю этих одетых в защитную форму громадин особенно с точки зрения и роста семилетнего ребенка. Он меня иногда брал за руку, и мы с ним торжественно еще делали круг по стадиону под восторженные крики болельщиков. Занималась я этим видом спорта профессионально, и мы с моей подругой несколько лет подряд менялись на занимаемых после соревнований местах – один год она была первая по Москве, а я вторая, а другой год, наоборот. Может быть, еще и этот красивый вид спорта, который требовал всегда радостной улыбки во время исполнения программы, как бы тебе ни было тяжело, больно и сложно, а потом и обидно, когда ты проигрывал, с детства еще дополнительно меня закалил и дал мне в жизни ту выносливость и способность всегда улыбаться в любых обстоятельствах, которые так часто меня выручали в прошлом и выручают сейчас.
Процесс преподавания очень сложный, если к нему начать относиться творчески, а в моем случае это еще и был постоянный эксперимент, где я меняла систему и подход к ученикам.
Я из научной среды и должна была стать в пятом поколении физиком. Все мои предки заканчивали физический факультет Московского университета и потом там преподавали. Генетически я отлично понимаю весь процесс преподавания, но научила ему, конечно, меня моя бабушка.
Моя бабушка Полянская Анастасия Николаевна со своими детьми - Колей и Наташей. Середина 40-х годов 20 века
Моя бабушка, – физик по образованию и призванию, была еще и гениальным преподавателем. Я не застала ее лекции и их не слышала, но по рассказам многих ее бывших коллег знаю, что все ее лекции – это были настолько выдающиеся события, что их приезжали слушать преподаватели из многих других вузов.
Она была удивительно внутренне свободным человеком, чему совершенно не способствовала ее не самая радостная жизнь и непростая судьба.
Родилась она до революции в очень обеспеченной семье. Ее мама была родом из одной из самых богатых купеческих семей Москвы, представители которой уже к началу 20 века стали крупными промышленниками и, фактически, первой буржуазией, и при этом были почетными гражданами Москвы, имевшими в театрах Москвы собственную ложу, а еще и известными благотворителями и меценатами, строившими огромное количество сиротских приютов и больниц по всей России, жертвовавшими огромные суммы на поддержку монастырей и церквей. Отец же ее из обедневших дворян, необыкновенно красивый человек, получивший два высших технических образования и преподававший в Московском Университете. У нас сохранилась табличка, которая до революции висела на двери их квартиры – инженер Полянский. Инженером до революции было быть почётнее, чем профессором Университета. Как меняются времена!
Детство моей бабушки было радостным и благополучным – летом она, ее старшая сестра и младший брат выезжали на свою большую подмосковную дачу, при каждом ребенке была гувернантка, а зимой они жили в огромной квартире на Пречистенке, которую ее родители купили после свадьбы. В начале своей жизни, в ней жила и я, и каждый раз по пути в школу я видела в конце улицы золотой купол колокольни Ивана Великого, поэтому любовь к Москве и счастливое ощущение, что ты имеешь отношение к этому вечному и прекрасному городу, где жило огромное количество поколений твоих предков, сформировалось у меня еще в раннем детстве.
На сохранившихся старинных фотографиях интерьеров квартиры видно с каким вкусом она была обставлена. Отец моей бабушки был эстетом. Он, покупая книги, никогда не оставлял их в магазинных обложках, а отдавал в переплетную мастерскую, где делался новый переплет по его эскизам. (Может быть, я в него и благодаря этим генам стала книжным художником?) В Италии он заказал очень красивые предметы для ванной комнаты – из белого мрамора с барельефами с изображением хризантем по краям. На праздники детей привозили в гости к их бабушке, живущей в семейном квартале на Яузе. Сохранилась одна фотография, где собраны все маленькие наследники этой семьи – боже мой! – на каком же фантастическом фоне они сфотографированы! Моя бабушка, ее старшая сестра и их маленький брат там в матросских костюмчиках, их мама очень любила морскую тематику, да и тогда это было модно – цесаревич всегда в таком костюме на всех фотографиях царской семьи в эти годы. Когда моей бабушке исполнилось 4 года произошел переворот 1917 года, за которым последовало полное разрушение из привычной жизни.
Дядя моей бабушки, очень предприимчивый человек, и как сейчас бы сказали серьезный бизнесмен, уже перед революцией купивший несколько заводов на Урале, сразу понял, чем грозят не только его делу и семье, но и всей России произошедшие события (они как раз были настоящими патриотами своей страны и еще думали «о благе отечества»), в первый же революционный год участвовал в заговоре против новой власти и лично Ленина. Восстание провалилось, и он был мгновенно расстрелян.
Ее бабушку, после расстрела сына, сначала посадили на некоторое время в тюрьму, требуя отдать новой власти все семейные сокровища, которых у нее после многочисленных грабежей к тому моменту уже не было, потом сразу же выгнали из дома на Яузе, и она пришла жить к своей дочери в квартиру на Пречистенке. Все родственники стали лишенцами, а значит полностью были бесправными изгоями в новом «светлом и справедливом» обществе, не нуждавшемся ни в их прекрасном образовании, ни в их искренней любви к России. «Лишенец» – это было клеймо, которое многих его обладателей привело к смерти, т.к. возможности купить, а потом в голодное время и получить еду по карточкам у таких людей не было. К 20-му году семья начала практически голодать. Спасало ее только то, что отец моей бабушки, профессор Университета, быстро принял новую власть, стал «красным профессором», возможно из-за желания защитить семью, а, возможно, он, как обедневший дворянин, презирающий деньги и немного даже подшучивающий над богатой семьей своей жены, считал, что способности и образование его защитят в любой ситуации и он найдет им применение, их то в отличие от богатства родственников его жены у него отобрать нельзя. Он просто тогда еще не догадывался, что отобрать у него знания действительно нельзя, но можно лишить обладателя этих знаний сначала здоровья, а затем и жизни. Он был участником плана ГОЭЛРО по электрификации страны, и, тем не менее, семья бедствовала. В начале 30-х годов, когда начались первые аресты «за происхождение» он был схвачен практически первым, обвинен в каком-то абсурдном деле и посажен на Лубянку. Его тогда спасло то, что он несмотря на пытки, которым его подвергали, не подписал ни одной бумаги и не признал своей вины. Моя бабушка в то время уже была студенткой Университета и когда кто-то заходил в аудиторию, каждый раз внутренне сжималась, т.к. считала, что сейчас вошедший скажет, что в этой группе учится дочь «врага народа». Когда отца арестовали – мою бабушку вызвали на Лубянку. Она одела красный платочек, маскируясь под комсомолку, которой никогда не смогла бы стать, имея такое «ненадежное» происхождение, и отправилась на прием к следователю. Ничего о знакомых и связях своего отца она сказать не могла и, то ли ее пожалели, то ли не пришла разнарядка на еще одну «голову» в тот день, но ее отпустили. У нас сохранилась открытка, которую пишет своей 13-летней дочери ее отец: «Стасенька, шлю тебе очень хорошую польскую открытку в тоне, подходящем к тебе: спокойный тон картины, серьезный и задушевный мотив и вместе – все очень красиво…» Там действительно изображена задумчивая, красивая девушка с косой вокруг головы, прической, которую любила после свадьбы носить его жена. Поразительно, что такую взрослую характеристику он дает своей маленькой дочери. Этот покой и достоинство моя бабушка потом пронесла через всю свою жизнь, и я ее помню именно такой – за свои почти 40 лет, что я с ней прожила, она ни разу не повысила голос.
Когда у меня начало портится зрение, она мне прочитала огромное количество произведений русской и иностранной классической литературы. Читала она гениально, у нее был необыкновенно приятный голос, и моя мама и ее брат (мы жили тогда все вместе) бежали с работы, чтобы застать ее чтение очередной главы. Она была очень остроумна и всегда готова была по любому поводу веселиться, и в то же время, она была необыкновенно мудрым и серьезным человеком. Все свои проблемы и дела я шла обсуждать с ней. Потом, когда она стала очень пожилой и особенно сил на реакцию на все мои новости и проблемы у нее уже не было, она меня обнимала, мы с ней сидели рядом и я, чувствуя исходивший от нее какой-то поразительный внутренний покой, получала ту поддержку, которую ты не можешь иметь от любого многочасового разговора с другим человеком.
Она прожила очень долгую жизнь, пережив на 55 лет своего обожаемого мужа, но умерла с ним почти в один день – он 17, а она 19 декабря. Почти как в сказке. Когда я о ней думаю, то не представляю ее без книги в руках. Я решила как-то, что хватит ей читать классическую литературу и начала скупать по книжным магазинам книги современных российских авторов и переведенные на русский язык иностранные романы, которые были с восторгом приняты в ту пору элитарной московской публикой. Она добросовестно все, что я ей приносила, чтобы «осовременить» ее литературный вкус прочитывала, но как-то, когда закрыла книгу очередного новомодного автора, на меня внимательно посмотрела своими умными и остававшимися до самого конца жизни большими глазами и сказала: «Наташенька, достань-ка мне с той полки, пожалуйста, Чехова». Мне в тот момент самой было некогда читать те произведения, которыми я ее «просвещала», но потом, прочитав пару этих книг, я поняла, что, в общем и целом, за несколькими исключениями, она права и мы с ней активно приобщаться к современным литературным новинкам обе быстро перестали.
О ней вспоминать можно очень долго и многое. Конечно, она оказала на меня, на мое ощущение и понимание жизни огромное влияние. Я ей много раз говорила, что считаю себя фантастически везучим человеком, что «в этой жизни с ней познакомилась». Я понимаю, каким должен быть человек, как он должен себя вести в самых страшных обстоятельствах, я получила от нее понимание верного отношения к любым обстоятельствам, а это настоящая в жизни удача и счастье. Пережив три раза жуткий голод, революцию, войну, арест и последующую гибель отца, раннюю смерть мужа, вечную работу, чтобы прокормить семью, она осталась удивительно свободным, смелым и добрым человеком. Но это и не удивительно, просто она из такой семьи. На ее свадебной фотографии виден большой снимок ее отца и расстрелянного большевиками дяди, стоящий на самом видном месте. Они ничего и не думали скрывать и жили с теми же фотографиями, какие стояли на тех же полках до 1917 года.
Вечные разговоры о чужих проблемах, в разрешении которых она активно всю жизнь до глубокой старости участвовала. Всегда в любой ситуации желание помочь людям. Конечно, это где-то дань традициям ее семьи, но она это отношение пронесла через всю свою жизнь в тех обстоятельствах, когда помощь оказывалась не из прихоти или от сытости, а из последних сил и отдавались последние деньги. Это ощущение, что ты можешь помочь людям у нас у всех, конечно, от нее. Моя мама, как я помню с раннего детства, вечно занималась бесконечной благотворительностью. Я всегда кидаюсь на помощь любому, кто просит и не просит, но мне кажется, что я могу этому человеку по моему пониманию его ситуации облегчить жизнь, и часто мое участие оказывается ненужным и лишним, но я так воспитана, что не могу пройти мимо чужих проблем. Мои постоянные передачи картин на благотворительные акции и аукционы – все это наследие жизни с моей бабушкой и моего воспитания ею. Я не знаю хорошо это или плохо, но, мне кажется, что, наверное, это все-таки хорошо считать, что помочь можешь ты, хотя очень часто помощь бывает нужна тебе, но ощущение собственных возможностей и сил дает, в итоге, правильное направление в решении и твоих собственных проблем без посторонней помощи. Моя бабушка умерла в 2010 году в год основания моей галереи, и я счастлива, что она смогла застать мои достижения и участвовать в моих радостных событиях тех пяти лет – очень успешных в моей карьере и последних в ее жизни.
Я решила ограничиться 2010 годом в своих размышлениях о том, что такое были эти 90-е годы и какой тип общества они сформировали. 20 лет – это вполне, как мне кажется, достаточный срок, ставший уже сегодня почти историей, но навязывать свои выводы мне не хочется. Дело читателя понравится ему описанное мною общество и отношения в нем или нет.
Кому-то моя биография покажется бесконечно тяжелой, рискованной и где-то авантюристической, другие будут сожалеть, что, подойдя так близко к самым богатым и наделенным неограниченной властью людям в России, я не сумела у них ничего попросить для себя (как раз часто я их просила за других!) – ни мастерской, ни перспективной карьеры, например, в виде отдельного пространства под галерею, ни просто авторской постоянной ренты, чтобы спокойно заниматься творчеством. И тем не менее, то, что моя достаточно бурная, развивающаяся странными волнообразными скачками художественная биография и определилась тем условным «штормом времен», в которые я формировалась как художник, росла духовно, выживала, как серьезный профессионал, отстаивая свои идеи, причем, если взять за основу образ «шторма», как правило это были «9 валы» как подъема наверх, так и спуска вниз, по скорости их возникновения и смены друг друга, это «смутное время» в начале жизненного пути, как я сейчас понимаю, было и остается самым значительным периодом в моей жизни, закалив меня к любым сложностям и обстоятельствам, дав мне ощущение внутренней свободы, неограниченности собственных сил и возможностей, понимание, что художник, в какие бы времена он ни попал – это всегда элита любого общества. Застой ужасен! Когда любое твое «шевеление» ни к чему ни приводит – густая и вязкая «болотная жижа» скомпенсирует любое движение, но и ужасно «плыть по течению» своего времени. При «бурной воде» такая судьба невозможна, – жизнь и обстоятельства складываются все время по-новому и заставляют любого двигаться, чтобы выплыть, да и просто выжить в этой «горной реке». Может быть, это необычное время в начале моей жизни сформировало меня такой, ощущающей себя комфортно только при сильном «ветре перемен», но развитие в творчестве и возможно только в движении, так что это ощущение – залог того, что и в искусстве при таком подходе к жизни не развиваться невозможно.
Я начала свои размышления с цитирования Высоцкого и им же и закончу.
Я считаю, что в любые, даже самые тяжелые, смутные и страшные времена можно выжить и не потерять «внутренний стержень», уверенность в своем предназначении, да и осознание свое роли в жизни только благодаря поддержке твоей семьи. Причем не в конкретном понимании, т.е. людей, находящихся рядом с тобой в данный момент времени, что тоже бесконечно важно, но, к сожалению, остается не навсегда, но и тех значительных предков, потомком которых ты являешься. Принадлежность к семье «с историей» помогает тебе устоять в любых обстоятельствах. Знание, что ты имеешь среди своих родственников значительных, сильных и замечательных людей – бескомпромиссных, открытых и честных, бескорыстных служителей своей профессии, искренне преданных своему делу, – безусловно обязывает тебя проживать свою жизнь, стоя как бы «на цыпочках», чтобы стараться им соответствовать, а такая жизнь требует постоянного внутреннего напряжения и собранности, желание «их не разочаровать» заставляет тебя действовать ради их памяти, ради них, а, в итоге, и ради тебя самого.
Я часто вспоминаю слова Владимира Высоцкого:
«… Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие – как часовые…»
Высоцкий умер в 1980 году – 10 лет, не дожив до начала моей странной юности, сказав еще одну поразительную фразу в одном из своих последних стихотворений: «Хоть впереди большие перемены – я это никогда не полюблю…» Что он имел ввиду в этом своем поэтическом пророчестве, сейчас постепенно становится понятно, но все равно я считаю, что у меня была в жизни огромная удача, когда период, когда человек полон сил и начинает «осознанно» жизнь, приходится на время перемен.
Еще в 2003 году я сделаю в дневнике такую запись о другом выдающемся поэте предыдущего века: «Как же актуален А.С. Пушкин и останется, мне кажется, живым современником всех последующих поколений в России. О царе Николае первом, одном из самых реакционных правителей в 19 веке, он напишет так:
«Он бодро, честно правит нами,
Россию, вдруг, он оживил,
Войной, надеждами, трудами…»
В России подходит для описания любого правителя любой эпохи. Предвидение или абсолютно точное понимание исторической константы и понимания отведенных в ней ролей народу и государству (или государю). Гений, что сказать…» В России исторически мало что меняется, короткое время перемен сменяется длинными периодами реакции, так было во все времена и останется всегда. Печально, что в одном поколении ты, благодаря коротким первым периодам всегда переживаешь вторые и чем больше ты живешь, чем больше исторических качелей можешь наблюдать, если, конечно, повезет, их пережить…
И второй момент, который, и мне в этом сказочно повезло, у меня был – счастье иметь в жизни призвание, особенно, когда ты его осознаешь достаточно рано. Когда ты чем-то по-настоящему увлечен, «жизнь становится управляемой» и уже даже обстоятельства складываются таким образом, что помогают тебе в твоем деле.
На мой взгляд, имея призвание и сохраняя память о предках, можно преодолеть любые обстоятельства, пережить любые времена и сохраниться как личность, но в то же время именно тяжелые времена и обстоятельства выводят тебя на новый духовный уровень, который всегда помогает совершенствоваться в такой профессии, как моя. Самые оптимистические и светлые работы были написаны импрессионистами в самые тяжелые и бедственные времена их жизни. В сытости и покое творчество стагнирует, замирает, не развивается. Это не значит, что «художник должен быть голодным», о чем так любят рассуждать не испытывавшие в своей жизни никогда голода, но то, что эта профессия требует постоянного стимулирования как неустроенным внутренним, так и сложными обстоятельствами внешнего мира – это достаточно очевидная истина.