Наталия (Наташа) Григорьева (NG)
Часть 2. Десять лет спустя
Постепенно книжные работы меня всё более утомляли и растрата сил на борьбу с издательствами, начала меня раздражать.
И тем не менее в период с 2000 по 2010 годы я сделала огромное количество заказов, в частности, работала на одно израильское издательство в Москве, специализирующее на выпуске изданий в категории non-fiction. Там у меня вышло несколько книг, которыми я горжусь как макетчик и которые даже завоевали этому издательству премии на международных выставках. Работа там дала мне возможность познакомиться с русскоязычной писательской элитой Израиля, книги представителей которой я оформляла. Одним из заказов был большого формата иллюстрированный альбом, а фактически «финансовый отчет» о том, как на выделяемые средства восстанавливаются синагоги в странах СНГ.
Он так и назывался «Синагоги СНГ» и был очень сложный по макету: первая часть архивно-историческая с огромным количеством иллюстраций, вторая – сам отчет – на развороте слева помещалась фотография того ветхого строения, которым являлась данная синагога до начала реставрации, а на нечётной странице располагалась другая фотография – в отремонтированном и обновленном виде, как она выглядит сейчас. И в конце – огромное количество различных указателей, оглавлений и источников, на которые опирался автор, и который каждый надо было отмакетировать по-своему. Создатель этого колоссального труда сам ездил по всем странам и отснял все объекты, а мы с ним потом отбирали вместе фотографии и соединяли их друг с другом. В конце альбома было несколько поисковиков с именами, дополнительной информацией и пр.
Работа делалась долго. Автор мой периодически приезжал в Москву из Израиля, и мы с ним проводили часы за составлением макета. Да еще и сложность объяснялась тем, что альбом был двуязычным, а кириллица объемнее латинского шрифта и получались «хвосты», которые надо было «уговаривать», причем иногда я просила его даже изменить текст или сократить его. Для автора любое постороннее вмешательство в рукопись это неприятно, а тут оно еще объяснялось не смысловыми, а техническими трудностями. Но он мужественно, как правило, шел мне на встречу, и мы в итоге выпустили замечательное произведение, с которым у меня впоследствии был забавный случай.
Меня пригласили выставить новые дизайнерские работы на выставке книжной секции МОСХа на Кузнецком мосту. Это было время, когда почему-то будущий глава Академии художеств, уже очень известный тогда человек, «светился» на любой выставке. Не обошел он своим вниманием и нашу секцию, представив публике несколько иллюстраций. Я тогда впервые показала среди моих книжных вещей «Синагоги». Они стояли за стеклом одного стенда, очень хорошо освещённые и шикарно смотрелись, а работы шефа Академии тоже уже были выставлены, но в другой витрине. Он прошелся по залу и на некоторое время остановился около моих книг, кого-то подозвал, и я увидела, как организаторы побежали с ключами, открыли витрину и поставили его иллюстрации на полку рядом с моим альбомом. Он его очевидно сумел оценить и быстро сориентировался.
Издательство ГЕШАРИМ – МОСТЫ КУЛЬТУРЫ. Автор: Михаэль Бейзер СИНАГОГИ СНГ в прошлом и настоящем, дизайн серии: Наташа Григорьева
Подобный случай у меня был и в мои студенческие годы всё в том же зале на Кузнецком мосту, когда была выставка работ студентов и преподавателей, а у меня тогда был «акварельный» период «по-мокрому» и я делала серии цветных небольших окон. Вот такие несколько окон я и дала на выставку.
Букетик на окне 1992, бумага, акварель 30х50 (частное собрание)
Я была на курсе, наверное, втором или третьем, кругом именитые художники, и мои скромные акварели запихнули в какую-то темную витрину, где они благополучно пробыли примерно до середины срока работы экспозиции и, вдруг, мне звонят из зала и говорят, что одну из них купили англичане. Когда на следующий день я пришла на выставку, оставшиеся мои работы уже оказались в центре зала и были прекрасно освещены. Я думаю, что вкус англичан никто не понял, но восторг перед любыми иностранцами, которым славилась страна после долгого пребывания за «железным занавесом», сразу же выдвинул мои акварели на первые позиции.
В том же издательстве я сделала принципиальный макет к серии «Книга времени и событий», автором которой был один из создателей моего любимого в детстве мультсериала «Ну, погоди!»
Уехав в Израиль, он стал серьезным писателем и исследователем. Результатом его многолетней работы явился трагический многотомник под названием «Книга времен и событий. История российских (советских) евреев», написанный в легкой и остроумной манере о вещах невыносимых, и от того как он о них буднично рассказывает, появляется внутренний протест и тебя преследует вопрос, который с каждой историей звучит все громче, – как же так, такие хорошие, трудолюбивые, веселые и живые люди, и как они могли подвергаться таким гонениям и несправедливости.
Я с ним, пока делался этот многотомник, провела довольно много времени. Когда он приезжал в Москву, мы всегда куда-то вместе ходили. Общение с ним было необыкновенно интересным и очень много мне давало – и для моей работы, и вообще для понимания жизни.
У меня всегда был, внушенный мне моими книжными учителями, принцип – прежде, чем выбирать стиль оформления, полностью читать все рукописи. В случае с «Книгой» это было невыносимо тяжело, и я как-то спросила её автора, как он сам-то сумел выдержать описание этих ужасов, когда собирал и готовил к публикации этот трагический материал. Он мне ответил: «В том, что ты читаешь, я показал лишь маленькую капельку крови». На меня этот ответ произвел ужасающее впечатление, как иллюстрация тех страшных исторических событий, о которых стараются не думать, или даже забыть, а на самом деле о них надо говорить, а, самое важное – публично осуждать, и чем громче, тем лучше, чтобы не допустить даже в малом масштабе повторения подобных зверств.
Удивительно, что при всей тяжести темы, которая нас свела, он был удивительно жизнерадостный и легкий в общении, я более веселого человека не видела, наверное, никогда в жизни. Я думаю, что только такой тип автора смог, без каких-то серьезных для себя видимых душевных травм, написать подробно эту историю. «Евреи не могут позволить себе пессимизм», как говорила Голда Меер. Этот принцип жизни абсолютно соответствовал личности моего замечательного автора.
Издательство ГЕШАРИМ – МОСТЫ КУЛЬТУРЫ. Автор: Феликс Кандель КНИГА ВРЕМЕН и СОБЫТИЙ, дизайн серии: Наташа Григорьева
Он мне своей жизнерадостностью напомнил еще одного моего автора, который был составителем «Новодевичьего мемориала», фактически каталога могил на знаменитом в Москве Новодевичьем кладбище. Тема тоже не из веселых, поэтому ею мог заниматься и получать от этого ещё и удовольствие только такой оптимист и жизнелюб.
Макет любой энциклопедии очень сложен в дизайнерском решении, а здесь «энциклопедия покойников»! Он издавал первую книгу на свои деньги и заказал мне макет поискового аппарата, в котором я уже к тому времени была дока. Книга пережила одно переиздание, причем во второй раз вышла в два раза толще, чем первая и уже в серьёзном издательстве.
Мы с моим автором несколько раз были на кладбище, он мне рассказывал о своих открытиях, когда заброшенная могила оказывалась местом захоронения какого-то знаменитого человека с интересной судьбой, которую он «раскопал» в архивах. На это кладбище мы с мамой ездили в моем детстве, т.к. оно было недалеко от моей спортивной секции фигурного катания и на обратном пути мы иногда заезжали «проведать» моих прабабушку и прадедушку там похороненных, но прогулки по кладбищу с моим «архивариусом» – это были для меня потрясающие по количеству интереснейших сведений индивидуальные экскурсии.
Автор: Соломон Кипнис НОВОДЕВИЧИЙ МЕМОРИАЛ – Некрополь Новодевичьего кладбища, дизайн: Наташа Григорьева
Постепенно издательские заказы начала вытеснять та бесконечная «печатная продукция», которую я делала уже для своих выставок – афиши, каталоги, буклеты, календари с моим работами – всё это мой дизайн. Моя работа в издательствах шла к концу, и я её искусственно сокращала и сокращала, беря все меньше заказов.
В 2003 году у меня была очередная выставка в ЦДХ, на которую пришла одна пара – благообразного вида господин в роскошном костюме и при нем высоченного роста интересная блондинка. Впоследствии, когда я уже начала с их организацией тесно сотрудничать, я узнала, что они регулярно посещали тогда художественные выставки и искали интересных, новых, а, главное, «оптимистических художников» для формирования «привлекательного образа России» заграницей.
Они долго ходили по залу, а потом подошли ко мне и задали несколько обычных вопросов. Уходя, он дал мне свою визитку и сказал, что он мне «разрешает» ему позвонить. Визиток в течение выставки дают много, часть я обычно теряла, а эту положила в какой-то каталог ну и, конечно, о ней забыла. Прошло, наверное, полгода. Я разбирала оставшиеся каталоги, привезенные домой после этой выставки, и, вдруг, её увидела, наконец вспомнила о моих визитёрах и на следующий день позвонила. Он меня сразу вспомнил и сказал, что я тот единственный художник на его памяти, который, имея его личные координаты и разрешение позвонить, столько времени собирался с ним связаться: «Художники охотятся за моим телефоном!» и пр., и пр. Выслушав этот довольно долгий возмущенный монолог о нелепости моего поведения, я наконец спросила, а что, собственно говоря, за организация, которую он представляет и в чём для меня может быть её польза. «А ценность наша в том, что я могу тебя с выставками отправлять в Российские центры науки и культуры по всему миру. Я решаю отправлять художника за границу или нет». Я не очень представляла, о чем он говорит, и в итоге мы назначили встречу на следующий день.
Пригласил он меня в самое необычное здание в центре Москвы на улице Воздвиженка – особняк Морозова. Этот знаменитый особняк был построен в конце 19 века по заказу миллионера Арсения Абрамовича Морозова и является неомавританской стилизацией – уникальном для Москвы архитектурном стилем. Всегда проходя мимо и видя его стены, украшенные ракушками, внутренне ликуешь от свободы архитектора, который его спроектировал и не побоялся использовать в оформлении фасада такой дерзкий декоративный мотив, практически напротив чопорных зданий Кремля. Вот в этом уникальном, роскошном и грандиозном особняке сидел мой новый знакомец.
Когда я пришла, он сразу же сказал, что у него ко мне предложение – он может отправить меня с выставкой на пару месяцев в Хельсинки, «у них хороший зал, всегда много посетителей» и мне будет интересно, а, главное, полезно для профессии и карьеры там сделать выставку. Проблема была в том, что везти работы надо было на поезде и одна я бы с такой задачей не справилась, нужен был помощник. Пришлось ехать со мной моей маме, а расходы на нас двоих уже оказались очень большие, т.к. дорога, жизнь в квартире в центре, зал и пр. оплачивались только частично, а очень многое шло за счет художника. И вот с этого момента в мою жизнь прочно вошла моя патронесса-коллекционер, которая предложила оплачивать мои расходы, чтобы мы финансово смогли вдвоем «вытягивать» эти поездки. Эта поездка действительно дала мне очень много профессионально и в итоге оказалось, что и коммерчески тоже. В Хельсинки много замечательных музеев, которые мы изучили вдоль и поперек, дивной красоты и природного совершенства парки, рядом Финский залив, а ещё кругом бесплатные катки, которые все всегда очищены от снега вне зависимости сколько там посетителей, чем я широко, как бывшая фигуристка, пользовалась. Я тогда рисовала мало, – поехали мы с выставкой зимой и захватили только начало марта, но погода была холодная и на улице работать было невозможно.
Вернулись мы назад в Москву весной, а уже в начале лета он отправил меня с выставкой в Люксембург. Это была знаковая поездка и по трудностям, которыми она сопровождалась и по немыслимому финансовому успеху, который принесла – из 30 вывезенных картин – я вернулась назад в Москву с одной!
2003 год. В перерыве между моими европейскими поездками я провела выставку в ЦДХ. Уже появились спонсорские деньги, можно было сделать хорошую рекламу, пригласить журналистов из самой в те времена раскрученной и приличной радиостанции «Эхо Москвы», и в это же время я закончила и сдала в типографию свою последнюю книгу в израильском издательстве «Гешарим» – «Художники Культур-Лиги» автора Гиллеля (Григория) Казовского.
Издательство ГЕШАРИМ – МОСТЫ КУЛЬТУРЫ. Автор: Гиллель Казовский ХУДОЖНИКИ КУЛЬТУР-ЛИГИ, дизайн серии: Наташа Григорьева
Из предисловия к изданию: «В яркой и насыщенной истории еврейского искусства XX века Художественной секции Культур-Лиги должно быть отведено особое место. Ни по дерзновенности и размаху своих замыслов, но по радикальности и убедительности их воплощения, ни по широте и интенсивности своей деятельности, ни, наконец, по оригинальности дарования ведущих художников Культур-Лиги она не имеет аналогов в других современных ей объединениях еврейских художников. Уникальная ценность опыта Художественной секции заключается и в том, что она представляет собой одну из наиболее последовательных попыток создания «современного еврейского искусства». Основная задача книги состоит в репрезентативной публикации произведений художников, входивших в Художественную секцию Культур-Лиги в Киеве и Москве».
Книга была мне очень интересна, т.к. рассказывала о тех художниках, о которых я не знала и работы которых произвели на меня огромное впечатление. Гриша – искусствовед и мы с ним делали эту книгу очень дружно, наверное, впервые у меня не возникало никаких сложностей и дискуссий с автором. Он как раз был в Москве в момент сдачи книги в издательство и открытия моей выставки в ЦДХ, и на нее пришел. Он сказал, что «у него впечатление, что это выставка двух художников, не по степени мастерства, а по эмоциональному внутреннему устройству, но, что художник график из этих двух авторов, ему нравится больше именно экспрессией и темпераментом, чем художник живописец с северной ментальностью и сдержанностью. Я его внимательно выслушала и что-то мне показалось неуловимо знакомое в его анализе и в том, как он разбирал мои работы. Потом, когда я ему показала свой буклет, он сказал, что автор статьи в нем, Анатолий Кантор – его тесть! Вот как мир тесен!»
Вдохновленная своими московскими успехами, т.к. выставка пользовалась вниманием, я собрала картины, получила разрешение на их вывоз в Министерстве Культуры, и мы с мамой двинулись в путь.
У Люксембурга прямого сообщения с Москвой нет, поэтому организаторы посоветовали ехать поездом до Кёльна, там нас должен был встретить водитель и отвезти с картинами в Люксембург. Это путешествие мы запомнили навсегда. Сначала все было неплохо, мы загрузились в купе на двоих, на третьей полке разместили мои картины, у нас в купе было свой санузел, так что ехали мы с комфортом.
Из дневника: «Уже почти 12 часов мы в поезде. Проехали российскую территорию ночью и уже утром катились по Беларуси. Удивительно красивые за окном пейзажи. Равнины с очень далеким горизонтом. Небольшие деревенские дома серого цвета, огромные голубые озера и бурные речки по берегам которых пасутся коровы и в необычно большом количестве лошади. Что касается ближнего плана, все дома покрашены явно по приказу ядовито-голубой краской. Станции (фасады) тоже разукрашены всеми цветами радуги. Что там внутри не видно, но не думаю, что также радостно. Полно военных, одинаковые формы и лица. Иногда они выстроены в цепочки вдоль железной дороги. Что это значит, непонятно, но, однозначно, не приятно».
Нас предупредили, что через Польшу путь становится очень опасным и желательно его проехать по свету – днём. Но нам не повезло, что-то произошло при замене колес у нашего поезда – европейские железнодорожные пути уже, чем российские, и без «смены колес» не обойтись, так что в итоге наш поезд отправился уже ближе к ночи в глубь Польши.
Польша – моя любимая страна и одна из самых прекрасных стран, которую я когда-либо видела. Необыкновенная природа, пересеченный ландшафт, много рек и озер. Потом уже спустя годы, я оказалась в Польше с выставкой, и она была настолько успешна, что мне предложили там подумать о создании моей галереи. Идея эта в конце концов воплотилась в жизнь, но приобрела печальный оттенок российской подозрительности и недоверия, т.к. проект делался с русскими учредителями и работниками. Только один Президент моего Арт центра был поляк и вот с ним как раз отношения у меня были очень спокойными и сложились по-деловому, но обо всем по порядку.
Тогда в начале 2000-х Польша была крайне опасной территорией, наводнённой какими-то тёмными людьми. Подобных нам пассажиров, направляющихся в западную Европу, часто прямо в купе усыпляли и грабили. Историй было много, поэтому те, кто ездил регулярно через Польшу, посоветовали нам взять с собой железную цепь (я не шучу) и ею примотать к чему-либо внутри купе ручку двери, чтобы не было возможности его открыть. У нас уже тогда была наша звероподобная такса, которая могла гулять только на цепи – все поводки он мгновенно разгрызал, и мы позаимствовали у него один из его прогулочных «аксессуаров». Приближалась ночь, мы сделали, как нам советовали и легли спать. Нас предупредили, что можно открыть купе только тогда, когда поезд будет на границе с Германией, а это должно произойти примерно в 4 утра. Около 2-х снаружи началось подозрительное движение. Захлопали двери тамбуров и по коридору начали, громко топая, ходить какие-то люди, но их шаги, пока затихали вдали от нас. И вот раздался стук в нашу дверь. Это было около 3 утра, мы безрезультатно нажимали кнопку, чтобы вызвать проводника, который, наверное, уже где-то благополучно спрятался. Кто-то с внешней стороны пытался ключом открыть дверь нашего купе, но я так установила все баррикады и закрепила дверь, что снаружи открыть её было невозможно, нельзя было повернуть входную ручку вниз. Мы просидели больше часа в темноте, боясь включить свет, что его увидят снаружи, а кто-то продолжал ломиться в наше купе, и, вдруг, мы почувствовали, что поезд остановился и (о, радость!) услышали приближающуюся к нам немецкую речь, – по вагону к нам шли немецкие пограничники. Я разобрала все свои заграждения и открыла дверь. Какой-то нервный человек, в военной форме защитного цвета без опознавательных знаков, ринулся к нам в купе, начал в ярости перекладывать и кидать вниз коробки с картинами, разбив в итоге стекла на графических работах, а затем стал на нас кричать, почему мы не открывали дверь, когда к нам стучали. Я ему объяснила, что мы очень устали, приняли снотворное и спали, поэтому никакого шума не слышали. При том грохоте, который он устроил, это было достаточно неправдоподобное объяснение, но ему уже ничего не оставалось, как принять нашу историю и, как мне показалось, «для вида» проверить паспорта. С ужасно недовольным лицом он как-то подозрительно быстро уступил место немецкой погранслужбе. Я не знаю, была ли в эту ночь криминальная составляющая в том шуме, который мы слышали с 2 часов, но надо заметить, что все наши соседи сошли в Варшаве и мы ехали в вагоне до Германии одни, так что ещё не известно какой бы темной историей окончилась наша поездка для «налаживания культурных связей», не прими мы таких решительных мер для самозащиты.
От Кёльна до Люксембурга примерно 3 часа пути на машине, а поезд наш, несмотря на немецкую пунктуальность, здорово опоздал.
Водитель, который за нами приехал, оказался очень разговорчивым, бывшим жителем какого-то российского провинциального города, поговорить о прежней жизни ему очень хотелось, поэтому мы тащились с заездом по дороге на обед около 6 часов! Когда мы добрались наконец-то до Люксембурга, то до открытия осталось примерно 2 часа – на развеску, подготовку и пр. К этому моменту организаторы нас ждали в зале уже несколько часов, все переволновались и встретили нас страшно возбужденные, криками, что открытие надо переносить. Я их успокоила и сказала, что за 2 часа повесить 30 картин при моём уже тогдашнем опыте с выставками в 200 работ – это не так долго, как им кажется, и я всё успею. Пока они продолжали страдать, я примерно за 40 минут составила экспозицию, мы с мамой вдвоем развесили картины, повесили афиши, помогли накрыть фуршетный стол и ко времени открытия все – и мои картины, и мы – были абсолютно готовы к приему гостей. На презентацию тогда пришло довольно много народа, причем не только иммигрантского. Так, например, в первом ряду сидела удивительно породистого вида женщина, которая, когда уже мы ближе познакомились, оказалась потомком какого старинного рода немецких баронов, давно обосновавшихся в Люксембурге, не очень счастливой матерью девятерых уже взрослых и сложных детей, а самое важное, – коллекционером произведений искусства. Она у меня сразу же прямо на открытии купила две картины и пригласила меня в гости посмотреть, как она их повесит у себя в доме. Своей первой покупкой, фактически, она дала толчок дальнейшему успеху этой выставки.
На презентацию организаторы пригласили немецкую журналистку из центральной, а, главное, самой читаемой местным населением газеты.
Маленький Люксембург, граничащий с тремя странами, удивительно многоязычен и интернационален. Все говорят на трёх и более языках, один из которых люксембургский – смесь французского, немецкого и… люксембургского. Дети, которые со мной разговаривали на улице, когда я рисовала, обращались ко мне то по-немецки, то по-французски, то по-люксембургски и удивлялись, что я «такая необразованная, что знаю только один язык». Моя журналистка была немкой, написала обо мне статью на немецком языке, которая вышла в немецком разделе этой газеты, выпускающейся сразу же на трёх языках. Я немецкого не знаю, зато его знает моя мама и, когда статья вышла, то я попросила маму её мне перевести. Она начала читать и сказала, что просто сходит с ума, от той бессмыслицы, которую видит, а статья была вот какая.
Начиналась она примерно так: «Она, приехала в Люксембург, сопровождаемая матерью профессором… и она стояла вся в черном на фоне старинных тарелок…» У меня, действительно, была картина, которая называлась «Старые тарелки», но из этого текста совершенно было непонятно, о каких тарелках идет речь. Культурный центр, в котором я выставлялась, носил имя Пушкина. Взяв у меня честно длинное интервью, в котором основной темой почему-то было моё происхождение, она закончила статью так витиевато, что было непонятно то ли я потомок Пушкина, то ли царской семьи. И такой «рекламный» материал о моей художественной выставке вышел в рубрике «Главные культурные события Люксембурга». И этот текст имел… оглушительный успех. Однажды, когда работ оставалось уже совсем немного и выставка шла к концу, в зал ворвалась какая-то дама в тёмных очках, сказала, что хочет купить картину у потомка Пушкина, и как я ей ни объясняла, что я таковым не являюсь, она меня не слушала, схватила ближайшую к входу картину, кинула деньги на стол и счастливая убежала. Эта журналистка потом сделала блестящую карьеру в Германии, наверное, она знала природу человеческой психологии, когда известное имя сразу же привлекает огромное количество людей к любому мероприятию.
Самое поразительное в этой истории, что это не было совсем неправдой, как оказалось впоследствии.
До революции семья моей бабушки владела кварталом на Яузе. Это была семья чаеторговцев, к началу 20 века ставших уже крупными промышленниками, хотя чайный магазин продолжал существовать в одном из флигелей. Я с детства знаю о «нашем» квартале и, когда мимо него проезжаю, то с радостью смотрю на эти старинные дома, к которым я имею весьма опосредованное, но все-таки отношение. И вот как-то оказавшись около одного из них, я увидела затянутый материалом фасад, на котором было красиво написано: «Реконструкция жилого дома 17-19 веков Филипповых-Гончаровых». Филипповы – это как раз фамилия семьи моей бабушки, а Гончаровы? Я была заинтригована, начала смотреть архивы и обнаружила интересный факт, что дом этот принадлежал деду Наталии Николаевны Гончаровой-Пушкиной, жены великого поэта, и мои предки у него этот дом в середине 19 века выкупили. Период, когда он был ещё в собственности Гончаровых приходится как раз на годы жизни Пушкина, так что, возможно, он когда-то «осветил» своим присутствием стены нашего семейного особняка. У люксембургской журналистки было своеобразное поэтическое провидение.
Выставка была открыта, статья опубликована и в зал потянулись посетители.
Однажды, мне позвонили и сказали, что из Москвы приехала важная гостья, любящая искусство, и директор одного банка, который составляет ей развлекательную программу на время визита, хотел бы привести её на мою выставку. Через некоторое время в зале появились двое – приятная, изящная дама и высокий грузный человек, подобострастно смотрящий только на неё, – его моя выставка, естественно, не интересовала, а вот его гостью напротив. Она прошлась по залу раз, другой, потом подозвала его, ждущего на почтительном расстоянии, и сказала, что для своего представительства в Люксембурге хочет купить два холста. Это был диптих – две горизонтальные довольно большого формата картины с российскими мотивами – на них были изображены церкви в районе нашей дачи, но не они были там главными, а буйство трав на переднем плане, в которые погружался зритель прежде, чем начинал смотреть в глубь картины. Обе они были написаны осенью, когда многообразие цветовых оттенков в природе становится совершенно невообразимым.
Отдав своему спутнику распоряжение, она начала с нами разговаривать, потом прошла ещё раз по залу, ей явно не хотелось уходить и было свободное время. Моя мама предложила ей попить с нами чаю, а надо сказать, что условия, в которых мы жили в Люксембурге тогда в первый раз, были совершенно чудовищными. Мы после поездки в Финляндию считали, что нам предоставят такую же шикарную квартиру, но её не оказалось и нам предложили жить … в выставочном зале и спать на тех же диванах, на которые садятся зрители во время посещения выставки. А что нам оставалось делать? Снимать гостиницу невозможно дорого, это же Люксембург, но мы могли готовить еду, был душ и постепенно мы приноровились к этой полу-бомжитской жизни.
Напоить чаем нашу высокую гостью мы смогли только на не очень чистой кухне культурного центра, но она, казалось, не обращала внимания на весь убогий антураж нашей жизни, а только радовалась знакомству и общению с нами. Её спутник, по-моему, удивляясь её демократичности, сидел на кончике стула, боясь испачкать свой костюм, от чая отказался и только нервно вздрагивал, когда в другой комнате от ветра хлопала плохо закреплённая форточка, считая, что им обоим угрожает опасность. Мы расстались через несколько часов, и она нас пригласила на следующий день поужинать вместе с нею, её сегодняшним спутником и начальником одного люксембургского банка. На следующий день за нами заехал лимузин и в такой непривычной компании мы с мамой отправились на ужин. Глядя в упор на главу банка, она как-то сразу же перешла к теме, что банку надо иметь свою корпоративную коллекцию современного искусства, а здесь такой прекрасный автор и мои картины им очень подойдут. Директор, который был из семьи дипломатов, пытался как-то ловко уйти от конкретного ответа на её предложение, но она явно решила всерьёз заняться моей карьерой. В итоге банк приобрел действительно ещё несколько работ, а затем в течение многих лет «подкупал» у меня картины. Каталог, который вышел в 2020 году и спонсором которого был этот банк, начинается с нескольких работ из его корпоративного собрания, и они совершенно не проигрывают вещам, написанным десятилетия спустя, – они тоже отбирали всё лучшее.
Когда я вернулась в Москву, я ей позвонила, и мы договорились сделать выставку в их представительстве на моей родной улице – Пречистенке. Особняк был большой, сделали мы там серьёзную постоянную экспозицию и это было для меня решением проблемы надёжного хранения картин, т.к. их становилось всё больше, а мастерскую получить стало практически невозможно. И мало того, что они постоянно висели в центре Москвы, ещё был плюс, что на них смотрело огромное количество посетителей, и постепенно они начали оттуда продаваться. Да и руководство периодически подкупало у меня что-то для своего подарочного фонда.
Во время того исторического ужина в Люксембурге на берегу Мозеля, когда мои новые знакомцы рассуждали о том, должен быть художник голодный, чтобы творить или всё-таки его нужно «подкармливать», президент банка дал мне координаты некой галеристки в Париже и сказал, что мне будет интересно и полезно с ней подружиться и что-то сделать вместе.
Вернувшись в Москву после Люксембурга, причем обратная дорога уже была максимально комфортной – мы летели с одной картиной самолетом практически без багажа через Вену, – я позвонила в Париж этой даме, которой уже обо мне президент банка заранее рассказал. Она мне предложила для начала вместе с её парижскими художниками поучаствовать в выставке в одной галерее во Флоренции в начале сентября. Мой финансовый шеф одобрил эту идею и опять оформив работы на вывоз, процесс, который был всегда достаточно утомительным, но происходил на Старом Арбате, в тех местах, где я родилась и выросла, и мне любой визит в эту организацию всё равно доставлял ностальгическое удовольствие, я через несколько дней улетела в Париж, откуда поездом наша компания должна была отправится во Флоренцию. Мне очень тогда ещё помог мой покровитель, который направлял меня с выставками в Люксембург и Финляндию, организовав мне доставку работ дипломатической почтой, так что летела я налегке отдельно от своих картин. Потом он ещё несколько раз делал мне такое же одолжение, чем бесконечно экономил мои силы и деньги.
Надо сказать, что ко всем моим выставкам и проектам, на которые давались спонсорские деньги, я затем по окончании всегда оформляла подробный финансовый отчет, прикладывая к нему все документы, поэтому между спонсорами и мною никогда не оставалось никакой недосказанности и, мне кажется, они очень ценили мою перед ними «полную отчетность» и подобную прозрачность в моих выставочных расходах.
Галерея была расположена в районе Старого моста, рядом с Арно и находилась на первом этаже старинного палаццо. Довольно большое помещение её было с высоким, завораживающим своей архитектурой, сводчатым белым потолком, почти полностью отштукатуренным, но в перекрытиях с выступающей старинной красной кирпичной кладкой. У меня тогда было два больших холста, очень эффектных «Рождество» и «Пасха», которые, принимающая нас хозяйка итальянской галереи, повесила на самом выигрышном месте и посетитель фактически входил в зал на две эти работы. Они были ещё ко всему прочему прекрасно освещены.
Среди тех, кто поехал во Флоренцию, был сын одной высокопоставленной московской правительственной дамы, кстати, неплохой, но еще начинающий скульптор и, тем не менее, очень хорошо уже ориентирующийся в жизни молодой человек. Он быстро оценил, как шикарно смотрятся мои картины и их выигрышное расположение и, когда я пришла на презентацию, то перед моими холстами уже стояли две подставки с его скульптурами.
Поездка эта была связана и с посещением мною в третий раз Флоренции – города, который не очень был расположен к нашей семье, – моя мама там сломала руку, а меня, в период моего студенчества, ограбили на улице.
Я приехала тогда из Милана рано утром и отправилась в Академию на встречу с Давидом пока его не облепила толпа жаждущих сфотографироваться у великого произведения туристов и с ним можно было провести время в относительной тишине и покое. Давид абсолютно живой, с очевидно бьющимся под каменной кожей пульсом, величественный и поразительно равнодушный. Мне его лицо чем-то напоминает персонажей картин моего любимого Мемлинга с его отрешенными неземными лицами. Наверное, у него и должно было быть такое лицо перед битвой, только с таким уверенно-равнодушным лицом и, наверное, можно победить в любых обстоятельствах.
Выйдя в немного отстраненном от реальности состоянии из Академии, я была окружена небольшой толпой каких-то малолетних нищих, которые начали вокруг меня быстро кружится как в хороводе, но это была секунда и их криками отогнали от меня идущие на встречу итальянцы. У куртки, которую перед поездкой подарила мне моя крестная, чтобы я была «максимально элегантна» в Италии, был внутренний карман, куда я положила обратный билет на поезд в Милан, мой студенческий и кошелек. Периодически я проводила рукой снаружи, чтобы убедиться, что все мои «сокровища» на месте. После встречи с этими бродягами, я сделала привычный жест и … ничего не почувствовала – карман был пуст. Денег у меня там было мало, но железнодорожного и студенческого билетов мне было очень жаль. Я кинулась к одному весьма упитанному итальянцу, стоящему и греющемуся на солнце в дверях кафе, и явно разомлевшему после сытного завтрака, и возбужденно объяснила, что со мной только что произошло, и не видел ли он, в какой стороне исчезли мои грабители. Он видел, все знает и мне поможет. Мы с ним побежали по улице, но через какое-то время, увидев его пунцовое лицо, я поняла, что вместо погони за ворами, я должна буду через короткое время вызывать ему машину скорой помощи и, поблагодарив его за участие, сказала, что уже направление поняла и он может остановиться. Надеюсь, что, когда он отдышался, – он пришел в себя и с ним ничего не случилось. Я выскочила на площадь, которой заканчивалась улица и … увидела двоих из банды, – у одного, мальчишки лет 10, развязался шнурок, и он присел на корточки завязывать свой ботинок. Откуда у меня взялись силы, я и сейчас не очень понимаю, но я его схватила и подняла над землей, ругая его на чистом французском языке – от стресса весь итальянский у меня куда-то улетучился, да я думаю, что он на этого юного вора и не произвел бы впечатления, я не уверена, что он его знал. Мой грабитель мне не сопротивлялся, его товарищ мгновенно растворился в глубине улицы, а уже к нам через площадь, заинтересовавшись этой необычной сценой, шли два карабинера. Наконец я его опустила на землю, но по-прежнему крепко держала, и он, отвернувшись от меня, начал копошиться в своем кармане, видимо, пытаясь какие-то деньги вынуть из кошелька, но я его снова с силой развернула к себе, а, увидев подошедших к нам уже близко блюстителей порядка, он выхватил из кармана мой кошелек с документами, кинул его на землю и бросился на утек. В итоге потеряла я какую-то ерунду, он практически не успел ничего вынуть, да и история оказалась со счастливым концом, т.к. в уличной команде, которая меня окружила, было человек 8-10, а я попала именно на того, у которого была украденная у меня вещь. Карабинеры подошли ко мне и спросили, не нужна ли мне помощь. Мой итальянский ко мне уже вернулся к этому моменту, я им коротко рассказала об этом инциденте. Пожелав мне и в дальнейшем такой же в жизни удачи, но посоветовав с уличными бандами даже детей быть осторожной, они чинно удалились. Потом мне многие итальянские знакомые сказали, что такие банды есть повсюду и что мне повезло, что этот парень не пырнул меня ножом, таких случаев тоже полно. Как-то мне это не приходило в голову – «смелые люди это те, у кого отсутствует воображение».
И, тем не менее, все наши неприятные семейные воспоминания меркнут перед величием и красотой этого города-совершенства.
Я довольно много по нему тогда ходила одна, рисовала, предавалась воспоминаниям о моих поездках сюда во времена Академии в Милане, в общем – на этот раз пребывание мое было абсолютно безоблачным, и я просто упивалась нашей очередной встречей.
Выставку открыли помпезно – было телевидение и много журналистов. Из группы приехавших из Парижа художников – я и скульптор – только мы вдвоем были из Москвы. Он говорил по-английски и не вызвал интереса у интервьюеров, а я-то могла им что-то сказать и по-французски, что привело их в восторг, т.к. галерея была из Парижа и на открытие пришли некоторые французские журналисты, аккредитованные в Италии. Через несколько дней мы собрались назад, а выставка еще должна была остаться в итальянской галерее на какое-то время.
Накануне отъезда я зашла проститься со своими работами и увидела в зале всю в красных пятнах мою галеристку в сильном возбуждении, она в меня вцепилась и сказала, что пришёл человек из соседней галереи, владелец большого антикварного магазина, который узнал, что здесь есть художник из Москвы, и он хотел бы узнать мое мнение по поводу нескольких работ современных авторов. Человек этот на серьезного антиквара был совершенно не похож, вид у него был очень замусоленный и какой-то весьма подозрительный. Ко мне в этот день на выставку приехала моя подруга из Люксембурга, журналистка, и она как раз в этот момент тоже вошла в зал. Мне этот антиквар ужасно с первого взгляда не понравился, но парижскую галеристку мне не хотелось обижать отказом, и я попросила свою подругу пойти вместе с нами, чтобы посмотреть на работы.
Вход в его галерею был в том же квартале и, когда я туда попала, то сразу поняла, что нахожусь в какой-то необыкновенно роскошной и дорогой обстановке, к современным художникам не имеющей никакого отношения. Со стен смотрели изумительные натюрморты малых голландцев, с огромным вкусом и тщательностью была расставлена вдоль стен фантастической красоты резная старинная мебель, чтобы каждый предмет «заиграл». Меньшего размера предметы красивыми композициями стояли и по центру громадного зала. Галерея, где мы выставлялись и которая мне показалась довольно большой, на фоне этого пространства выглядела просто чем-то несерьезным, но наш хозяин не дал нам осмотреть этот зал и быстро увлек нас внутрь здания, где оказался следующий зал, поменьше, наполненный старинными кофрами, саквояжами и какими-то необыкновенной красоты расписными сундуками, я даже не берусь оценить эпоху, когда они были сделаны, и тоже фантастической красоты, но уже небольшими предметами мебели – креслами и консолями, примерно по стилю я их оцениваю веком 17-18. И на это тоже не дали нам долго посмотреть.
Поняв, что современными художниками здесь и не пахнет, я еще раз спросила точно ли он хочет мне показать artisti contemporanei (современных художников), на что он быстро закивал головой и много раз повторяемым на разные лады словом «сerto» (конечно), слегка меня успокоил.
И наконец, примерно в середине этого второго зала мы увидели лестницу вниз – ступеней 10, ведущих к какой-то довольно большой, абсолютно современного вида в цвет стены и от этого плохо различимой двери. «Нам сюда», – сказал наш антиквар. Мы спустились, он открыл с огромным количеством манипуляций дверь, оказавшейся сейфом со множеством сложных замков. Мы вошли в абсолютно белый, хорошо освещенный овальный зал, тайное хранилище, на стенах которого висели работы Петрова-Водкина, Сарьяна, мне кажется, Машкова, короче говоря, тех русских художников начала прошлого века, которые были к этому моменту наиболее продаваемы на различных аукционах, а, главное, имели огромный успех на российском рынке искусства. Я просто онемела. Он начал нас водить по своей сокровищнице, показывать работы и спрашивать меня подлинники это или нет. «Откуда я знаю! Надо провести экспертизу». «Да, она была сделана», – сказал он и повернул один из холстов, – на обратной стороне была приклеена бумага с печатями, что экспертиза действительно проводилась, но в какой-то частной конторе и в Риме. И опять он начал спрашивать могу ли я определить подлинные ли эти вещи. И тут моя подруга, которая до этого момента молчала, видимо, также, как и я подавленная увиденным, журналистки встрепенулась и начала задавать ему многочисленные вопросы, фактически выводя его на интервью, целью которого было понять откуда у него эти вещи и сколько их.
В итоге он нам очень откровенно рассказал, что в 70-е годы несколько раз приезжал в итальянское торговое представительство в Санкт-Петербурге. Знакомые свели его с неким человеком, работавшим в запасниках Русского музея, и он стал понемногу выносить и продавать работы, хранившиеся там. Перевозил наш собеседник их в дипломатической почте, в чемодане с двойным дном и ни разу его ни в чем не заподозрили. «Сколько же у Вас работ?» – спросила моя подруга. – «Примерно 6000 артефактов, много графики, я вам покажу». Он достал откуда-то большую коробку со слайдами и начал показывать. Из всего я запомнила очень интересные композиции Родченко.
Прослушав этот рассказ, имея в кармане российский паспорт и сидя рядом с этим очевидным преступником, я уже не произносила ни звука и только прикидывала, как нам извиниться и поскорее уйти без тяжелых последствий. И вот тут он сказал то, ради чего и сочинил всю эту историю с «современными художниками», хотя по сравнению с теми предметами и картинами, которыми была наполнена его галерея, срок менее 100 лет – это, конечно, не в счет, так что для него это могли быть и не очень ценные авторы по времени создания работ. Он меня спросил, не знаю ли я богатых русских, которые могли бы быть заинтересованы в выкупе у него этой коллекции для возвращения ее в Россию. Тогда действительно многие богатые российские коллекционеры сами или анонимно начали скупать по аукционам и из частных собраний вывезенное за годы правления советской власти искусство и возвращать его назад в страну. Моя активная подруга профессионально спросила, почему он именно сейчас публично объявился со своей коллекцией. Оказалось, что он знает законодательство и по прошествии 30 лет, владельцу не задают вопросов откуда у него взялись эти произведения искусства, он становится их полноправным собственником. Так что наш знакомый был уже абсолютно чист перед международным законом и мог свободно начать торговать тем краденным, что когда-то скупал.
Я сказала, что никого не знаю и помочь ему не могу. Даже, если я и могла с кем-то поговорить, то в такой ситуации никогда бы этого не сделала, подставляя и себя этим знакомством, и тех людей, которые у него будут эти краденные шедевры официально скупать, легализуя его прошлую «деятельность».
Когда мы выходили, на пороге галереи нас вышла поприветствовать жена нашего антиквара, поразившая меня своей улыбкой – у нее была во рту ровно половина каких-то странно белых и сверкающих в темноте зубов, а другая сторона оказалась черным провалом. Просто один сплошной кошмар! Да и в ней было что-то крайне неприятное и отталкивающее помимо ее «голливудской» улыбки.
Выйдя на улицу, мы долго не могли успокоиться. Моя подруга кричала на всю Флоренцию, что надо на этого скупщика краденного навести международную полицию, я же была счастлива, что выбралась оттуда и еще раз убедилась в огромной криминальной составляющей рынка искусства – искусства самого по себе, по определению, незамутненного и высокого, когда речь идет о его создателях, и такого темного и опасного, когда сталкиваешься с теми, кто на нем зарабатывает.
Я вернулась в Париж и стала ждать приезда моих картин из Флоренции.
После возвращения работ, мы в галерее сделали новую экспозицию, одну мою картину выставили в витрине и назначили дату презентации выставки. На открытие приехало много людей из Люксембурга и Москвы. Мои большие холсты были куплены какой-то большой адвокатской конторой в Люксембурге, кое-что купил в свою коллекцию один банк, были и частные покупатели.
На этом открытии я неожиданно выступила в необычной для себя роли свахи! Я обратила внимание, что около витрины галереи остановился, долго уже стоит и смотрит в зал интеллигентного вида симпатичный человек. Я вышла на улицу, подошла к нему и сказала, что я автор и приглашаю его зайти на открытие моей выставки. Этот господин впоследствии стал мужем моей галеристки! Мы периодически общаемся, и она всегда, со мной встречаясь, произносит одну и ту же фразу: «На того, к кому ты прикоснёшься, прольется золотой дождь». Наверное, она считает себя Данаей, а своего друга – Зевсом.
При подготовке этой выставки в галерее в Париже у меня была интересная встреча с человеком, о знакомстве с которым мечтали тогда, наверное, практически все художники в мире.
Из дневника: «…Когда я подходила к галерее, я обратила внимание на необычную и роскошную машину, которая стояла у наших дверей. Через 5 минут после моего прихода, в галерею почему-то абсолютно бесшумно вошли два человека, которые и приехали на этом лимузине, как я потом поняла. Они начали смотреть работы, причем пожилой делал это как бы невнимательно, но очень цепко, а молодой осматривал в основном меня. Они заговорили с галеристкой, удивились (или сделали вид), что она и я говорим по-русски, и моя патронесса, быстро потеряв к ним интерес, мне сказала: «Покажи им галерею». Я с этой загадочной парочкой отправилась внутрь галереи. Причем я показывала им работы совершенно бесстрастно, как свои, так и чужие. Пожилой господин мельком посмотрел работы в дальнем зале, спросил два раза фамилии художников и снова вернулся в мой зал. Очень внимательно еще раз прошел по работам, остановился напротив одного холста, потом, это было очевидно, для себя отметил несколько понравившихся график, и затем взял в руки мой каталог. Просмотрев его очень внимательно, он сказал, что ему понравился весенний пейзаж и ему хотелось бы на него «живьём» взглянуть. Я его пригласила «взглянуть на него» в Москву. Он положил назад каталог и тут, почувствовав, что ему хочется его себе оставить, я сказала, что, если ему понравились мои работы, то он может взять мой буклет себе на память о нашей встрече в Париже и мне это будет приятно. «Ну раз так, сказал он, – то, пожалуйста, подпишите». Мы все вернулись в первый зал, я взяла ручку и спросила кому подписывать. «Пишите Сурену», – сказал он, на что его напарник, с каким-то недоумением посмотрев на него, спросил: «Ты что фамилию скрываешь?» «Ну, хорошо, пишите – Сурену Меликяну». Пока я подписывала каталог, я поняла, что слышала это имя и читала когда-то о нем, но где и что, я никак не могла вспомнить. Просидев еще около часа в галерее, выкурив 2 или 3 сигареты, и проинструктировав мою галеристку, как ей надо формировать имидж галереи, причем моя патронесса не поняла кто это и была явно недовольна его «поучениями», он взял приглашение на открытие и они ушли. Потом через 2 минуты к дверям снова подъехала эта привлекающая внимание к себе всех прохожих машина и, очень легко вбежав в галерею, что абсолютно не вязалось с его явно немолодым возрастом, Сурен попросил еще три приглашения на открытие «для коллекционеров», как он сказал. Вот такой визит. Вечером того же дня я запросила Интернет и тут все стало ясно. Это был действительно «важный господин» – художественный критик в New York Times и Herald Tribune, один из самых знаменитых в мире коллекционеров искусства 60-ников на уровне Костаки, и связан с галерей Asti, той самой, которая монопольно торгует этим периодом в Москве и то, что такой человек с таким интересом смотрел мои картины и захотел оставить себе мой каталог, на мой взгляд, необыкновенно для моих работ лестно и почетно».
Несколько лет были наполнены бесконечными выставками в Москве и двумя поездками в Европу с большими экспозициями – в Центры науки и культуры в Вене и Париже. Надо сказать, что выставки в этих Центрах – это было замечательное время, т.к. давало тебе не только возможность показать свои работы в очень хороших залах, например, в Париже такой центр расположен в бывшем дворце князей Юсуповых, но и жить по несколько месяцев при своей выставке, приобщаясь к жизни города, где ты в данный момент находишься.
В Париже в тот раз мы были вдвоем с мамой и у нас там произошла очень забавная история.
Летом 95 года, когда я училась в Институте языка и культуры, мы с моей подругой отправились на знаменитое русское кладбище в Sainte-Geneviève-des-Bois и там я сфотографировала надгробие маминого однофамильца. Когда я приехала в Москву и показала ей эту фотографию, она сказала, что это не однофамилец, а родной брат ее деда по отцовской линии. После революции они довольно быстро оба иммигрировали, мой прадед сначала в Берлин, а потом в США – он был очень известный биолог и биохимик, и его еще до 17 года приглашали многие лаборатории мира, а его брат – в Париж. Я потом нашла о нем сведения, что у него было свое небольшое издательство, он был душой русского иммигрантского общества и вообще заметной личностью в этих кругах.
Выставку в Юсуповском Дворце мы повесили надолго, сидеть и дежурить в зале было не надо, и я занялась оживлением истории с нашим обнаруженным мною предком, т.к. нам было интересно не осталось ли у него каких-то потомков в Париже. Моя подруга мне посоветовала посмотреть в телефонном справочнике номера, зарегистрированные на эту фамилию, таких номеров было несколько, и я позвонила по первому. Мне ответила женщина с сильным итальянским акцентом. Я извинилась за беспокойство, представилась и попросила заранее прощения, за тот неожиданный вопрос, который хочу ей задать, а именно: нет ли у её семьи могилы на русском кладбище и не родственник ли им похороненный в ней человек. Она, оживившись, сказала, что да, это их родственник, она очень рада моему звонку, т.к. историей семьи занимается ее сын, Ксавье, и он будет счастлив иметь еще какие-то новые сведения о своей родне. Он сейчас на работе на Елисейских Полях, но вечером будет дома и, чтобы я ему обязательно позвонила. Повесив трубку, ошеломленная своей удачей сразу же при первой попытке, долгим разговором с этой активной дамой и информацией, что мой возможный родственник работает в Елисейском дворце, я стала ждать вечера. В назначенный час я снова позвонила. Ксавье оказался вполне любезным собеседником, но могилы у них на этом кладбище нет, его мама что-то перепутала и, тем не менее, у него есть некий русский текст о его предке с фамилией моей мамы, который бы он хотел мне показать и попросить его перевести. Он завтра работает не целый день, может прийти и заодно посмотреть мою выставку. Мы договорились о встрече. Утром мы традиционно ушли из дома – я на этюды, а мама, сидя рядом со мной, делать новые записи в своем очередном труде по физике, как, вдруг, он позвонил и сказал, что освободился раньше и уже в зале, но нас спокойно ждет, чтобы мы не торопились, он пойдет в кафе. Мы уже подходили ко входу в центр, как, вдруг, нам на встречу вышел … моложе на 30 лет … мамин родной брат – те же черты, то же немного отвлеченное выражение лица, какая-то своеобразная летящая походка, свойственная всем поэтическим натурам. Он на нас очень внимательно посмотрел, и мы с мамой дружно решили, что это и есть Ксавье и уж точно это наш близкий родственник. Мы вошли в зал – нам сказали, что тут был какой-то человек, но недавно вышел. Мы уже окончательно уверились в том, что с ним встретились на входе и стали ждать моего молодого дядю. И вот через некоторое время в зал вошел, правда, тоже довольно высокого роста, но немного уже обрюзгший, толстенький господин – типичный итальянец – это и был Ксавье, а тот незнакомец, имевший такое мистическое сходство с моим родным дядей, был просто случайным прохожим. Насмешка судьбы! Конечно, мы были разочарованы, но в то же время было забавно видеть, как он и мама пожали друг другу руки и назвали одинаковую фамилию. Особенно говорить было не о чем, Ксавье оказался водителем при какой-то гостинице на Елисейских полях, в качестве главного достижения в жизни он рассказал, что у него жена из Индонезии, но самое интересное, что он таки действительно оказался нашим родственником! Двоюродным братом моего прадеда-биолога был Николай Николаевич Парфентьев – известный в мире математик и гидромеханик, создатель научной школы в Казанском Университете, где он работал еще до революции. В начале 20 века он был приглашен с лекциями в Париж, где у них с женой родился сын Boris Parfentieff, впоследствии известный в мире учёный-исламист, проживший всю жизнь на Востоке. У этого ученого был тоже сын, который вернулся в Париж и был довольно известным ресторатором, – вот его-то сыном и оказался наш шофер Ксавье. Надо сказать, что, узнав, что все в нашей семье, оставшейся после революции в России, на протяжении всех последующих поколений, несмотря ни на что, занимались наукой, он, по-моему, был сражен и ему даже как-то стало обидно.
Но с этой могилой история не закончилась. С 2006 года мне мастерские в Париже начали периодически давать студию на несколько месяцев, и я часто приезжала туда с мамой. Мы несколько раз ездили на это кладбище, но как-то неудачно – все время кладбищенская контора была закрыта. В 2019 году я перед пандемией снова получила мастерскую, мы отправились в Париж из Москвы на машине и за два месяца исколесили очень много французских дорог и, конечно, отправились проведать «нашу» могилу. На этот раз контора была открыта, мы зашли, я представила маму, сказала ее фамилию и спросила, есть ли кто-то, кто ухаживает за этим захоронением. Дама за столом очень долго копошилась в архивных фолиантах, а потом сказала, что эта могила находится, как и большинство под охраной города, как и практически все русское кладбище, которое является исторической достопримечательностью Франции, у могилы нет присматривающих родственников и что похороны устраивал некий месье Liapine, который был фактически хранителем этого исторически значимого в истории России погоста, помогал многим русским иммигрантам, ухаживал за могилами тех, у кого не осталось родственников, и даже многих хоронил на свои деньги. И тут я поняла, что Лиапин – это же Ляпин! А эта фамилия принадлежит внуку замечательного художника Василия Поленова, с музеем имени которого я дружу много лет, где было много моих выставок, и мы делали совместные проекты в России и Европе. Я позвонила в музей и спросила имел ли отношение этот Ляпин к русскому кладбищу. По разговору и рассказам о нем, я поняла, что да, это он! Так что мы узнали удивительный факт, что нашего родственника похоронил внук Поленова! История с этой линией нашей разъехавшейся по миру после революции родни была окончена.
С 2000 по 2006 я продолжала делать выставки в ЦДХ и ездить с работами в Европу и мне уже помогали две мои могучие покровительницы.
Надо признать, что моя первая шефиня была очевидно не в восторге от появления у меня в жизни нового покровителя, но продолжала меня по-прежнему поддерживать.
Презентация выставки СЕМЬ НОТ ЖИВОПИСИ в Доме-музее Ф.И. Шаляпина в Москве
В 2005 году мне исполнилось 33 года, возраст, в котором умерла моя прабабушка – художница Наталия Дмитриевна Городкова-Парфентьева. Мне захотелось показать публике оставшиеся ее несколько работ, которые многие искусствоведы, которые их видели, считали замечательными образцами искусства начала 20 века – на грани двух стилей – модерна и конструктивизма. Я задумала провести нашу совместную выставку.
Наталия Дмитриевна Городкова-Парфентьева КОМПОЗИЦИЯ, 20-е годы 20 века, бумага, гуашь, 40х60
Наталия Дмитриевна Городкова-Парфентьева КОМПОЗИЦИЯ, 20-е годы 20 века, бумага, гуашь, позолота 40х60
Работы моей прабабушки Наталии Дмитриевны Городковой-Парфентьевой на моей выставке СЕМЬ НОТ ЖИВОПИСИ в Доме-музее Ф.И. Шаляпина в Москве
Как-то неожиданно появился в моей жизни Дом-музей Ф.И. Шаляпина – старинный прекрасный особняк рядом с американским посольством в Москве. Я договорилась с руководством музея, что они сдадут мне его в аренду целиком. К этому проекту моей первой спонсоршей был привлечен Российский Фонд Культуры, и мы вместе придумали название выставки – «Семь нот живописи…», которое отвечало тематике дома-музея, да и еще в рамках этого мероприятия было организовано несколько концертов. Фонд Культуры тогда пригласил очень хороших и разных направлений музыкантов, исполняющих классику, современную музыку и даже джаз, но всю организационную работу уже взяли на себя люди моей нового покровительницы.
Презентация выставки СЕМЬ НОТ ЖИВОПИСИ в Доме-музее Ф.И. Шаляпина в Москве
В этом проекте мои оба спонсора и покровителя соединились и как-то для себя, мне кажется, каждая решили, что вполне могут участвовать в моей жизни, не мешая друг другу, а только делая все более успешной карьеру моим работам, которых к этому моменту и у той, и у другой было уже достаточно много. На этой выставке, кстати, я показала оба их парадных портрета, написанных мною, – один за несколько лет до этого события, а другой почти накануне этой выставки.
Презентация выставки СЕМЬ НОТ ЖИВОПИСИ в Доме-музее Ф.И. Шаляпина в Москве
Информационные витрины и стенды на выставке СЕМЬ НОТ ЖИВОПИСИ в Доме-музее Ф.И. Шаляпина в Москве
Презентация выставки СЕМЬ НОТ ЖИВОПИСИ в Доме-музее Ф.И. Шаляпина в Москве
Тогда впервые по Москве повесили рекламные большие перетяжки на улицах с моим именем. Самое поразительное и какое-то символичное оказалось одно выбранное под развеску место – одна из афиш была прикреплена к дому, где когда-то мои предки до революции купили большую 11-комнатную квартиру в центре Москвы, и которая потом, естественно, превратилась в грязную перенаселенную коммуналку, где наследникам принадлежало 3 комнаты. В Перестройку, в конце 80-х годов квартиру расселили и всех бывших соседей отправили доживать по различным окраинам Москвы. Так вот одним концом этот плакат был прикреплен над окном бывшей комнаты моего дяди на Пречистенке. Так что таким необычным способом семья снова хоть и виртуально, и на улице, и всего на месяц объявилась в своей бывшей квартире.
Москва. Улица Пречистенка. Справа дом 24, квартира на втором этаже принадлежала моей семье до переворота 1917 года
После этой выставки у моей первой покровительницы возникла идея показать мои картины в каком-то более «репутационном месте», чем Центральный Дом художника, а за год до этого ее решения, я принимала участие по приглашению одной знакомой знакомых в первом из Петербургских балов, которые она тогда начала возрождать, но этот первый бал почему-то проходил во Пскове и меня пригласили украсить его работами.
Надо сказать, что я никогда не считала, что какое-то мероприятие вне стен выставочного зала, может мои работы унизить. Я считала, что их надо выставлять и давать на них смотреть всем и везде, если меня об этом попросят. Так однажды я отправилась в город Тверь на открытие одного из центральных офисов главного российского банка, где они также создавали настроение гостям мероприятия – чем больше видят работы, тем тверже они завоевывают позиции, тем успешнее будет их будущее. И постепенно мне стали за такие «выездные мероприятия» платить гонорары – это было вдвойне замечательно, это была бесплатная рекламная акция среди моей потенциальной клиентуры, работы оставались при мне и печатались рекламные буклеты, благодаря которым потом на серьезные выставки приходили новые покупатели.
Бал этот в Пскове в начале 2000-х годов был потрясающим мероприятием, показывающим всю дикость этого времени и нового общества, которое уже практически сформировалось к концу 90-х. Гостиница – самая шикарная в городе, была полностью занята гостями бала и войти в нее с улицы через охрану было невозможно.
Утром нас ждал «Княжеский завтрак», который через несколько часов сменялся «Царским обедом», за которым следовал «Дворянский ужин». Если внимательно присмотреться к этим новым князьям и дворянам, то они действительно были и по внешнему виду, и по одежде из одного «сословия» – небольшого роста, очень крепкие мужчины без шеи, но на том месте, где она должна была бы быть, виднелись толстые золотые цепи, а при них высоченного роста, одномерные, юные девушки в одинаковых норковых манто. На этом фоне выделялись двое мужчин, один – директор какого-то большого рынка в Санкт-Петербурге и, возможно, поставщик всей еды на этом балу, а другой, его приятель, очень благообразного вида человек – на бизнесмена не похож. Они вдвоем держались особняком, но в какой-то момент этот второй человек подошел к моим картинам, внимательно их посмотрел и потом со мной заговорил, оказавшись в итоге начальником одного из отделов самого знаменитого музея в Санкт-Петербурге. Он дал мне свою визитку и предложил ему позвонить, если я буду в городе.
День накануне бала представлял собой имитацию очень дорогого, но все же уличного рынка, где были выставлены, даже не понимаю, где такие нашли, удивительно красивые бальные платья, расшитые золотом и серебром, с вставками драгоценных камней, аренда которых доходила до 7 тысяч долларов на один вечер, к ним же можно было арендовать и драгоценности ведущих мировых брендов, здесь аренда уже была от 20 тысяч и выше. Среди всего этого шика также выставили часть моих работ, смотрелись они непрезентабельно, но при называемых кругом суммах, сразу же тоже сильно поднялись в оценке.
На следующий день была устроена для гостей экскурсия в один из знаменитых монастырей, расположенных недалеко от города. К гостинице был подан черный микроавтобус, с затемненными стеклами, при входе в который стояли два ящика – один с водкой, марка которой была официальным спонсором этого мероприятия, а второй – с пивом… Из той, надо честно признать, весьма немногочисленной группы экскурсантов, которые собрались просвещаться, практически каждый, заходя в автобус, брал по такой «паре», так что, когда мы добрались до места, выйти из автобуса смогли уже единицы. Нам дали самого хорошего экскурсовода Пскова, и она все время вслух удивлялась, откуда же взялась такая публика.
Вообще, Псков того времени производил удручающее впечатление. Открыли и передали православной церкви все соборы и старинные часовни, которые при старой власти были или какими-то учреждениями и складами, или были вообще десятилетия закрыты. В них «вдыхали жизнь» женщины-энтузиастки, которые очень старались отданные им духовные сокровища хоть как-то оживить, обновить, а, главное, отопить – это была зима и старинные каменные здания, без центрального отопления, промерзали насквозь. Моя мама сформулировала в одной фразе тогда наше впечатление о Пскове: «Город печальных женщин и спившихся мужчин». Сейчас я не знаю, как он выглядит, прошло уже 20 лет, говорят, что его очень хорошо отчистили и отреставрировали, но тогда, в начале 2000-х – это было очень печальное зрелище. Моя мама старалась в любой церкви оставить хоть какие-то деньги, чтобы им помочь, но что им были наши крохи при потребностях в реставрации заброшенных огромных храмов. И, тем не менее, как-то морально было легче туда заходить, если тебе казалось, что и ты принял скромное участие в настоящем подвиге этих людей.
Итак, мы нашей уже совсем скромной группой выгрузились около монастыря и отправились на экскурсию. Этот монастырь несколько лет назад пережил громкий скандал. Там есть такое удивительное место – усыпальница монахов в подземных катакомбах, где благодаря уникальному химическому составу почвы, в которых выкопаны ниши для захоронений, тела мумифицируются. Монастырь остро нуждался тоже в деньгах на реставрацию, и местная бандитская группировка договорилась с настоятелем, что за деньги среди усопших монахов положат какого-то их «авторитета», убитого в перестрелке. Все тайное довольно быстро стало явным, «тело» должно было быть с помпой выкинуто из усыпальницы монастыря, настоятеля разжаловали и сослали куда-то подальше на Север, но по слухам «авторитет» так и остался в усыпальнице, в одной из ниш. Тоже небольшой «штрих к портрету» времени.
Итак, вернувшись в Москву с телефоном не последнего работника одного из лучших музеев страны, я рассказала об этой встрече своей влиятельной помощнице, а она в свою очередь поговорила со своим великим мужем, будет ли его банк принимать участие в спонсировании моей выставки. Он сразу же согласился и я позвонила в музей. Мой неожиданный бальный знакомый был со мной очень любезен, сказал, и что по поводу выставки поговорит с начальством. Где-то через день он перезвонил и сказал, что есть время на начало следующего года и мне предоставят весь первый этаж филиала музея на Невском проспекте. Дальше все стало развиваться очень стремительно и как-то без шероховатостей. Была написана замечательная статья одним из самых известных искусствоведов России для моего каталога, который издавался музейным издательством и печатался в Италии. Были отобраны работы, сделан перевод на английский язык – издание предполагало два тиража – на русском и английском языках, как-то легко, как они сами потом признавали, сложился макет и картины на разворотах хорошо дополняли друг друга. В конце каталога – музейная традиция – можно сделать подборку из четырех фотографий, которыми ты бы хотел что-то дополнить к визуальной информации каталога или биографии, и отдать дань людям, которые принимали участие в твоей судьбе. Я туда поместила две фотографии с моей «крестной матерью» из Центрального Дома художника и моим учителем из Института, хорошим книжным художником, который устраивал нам, своим студентам, замечательные летние пленэры на берегу старинной могучей реки Волхов в легендарном небольшом городе, где возможно похоронен Рюрик и где на каждые 20 метров земли приходится или исторический памятник, или это место связано с каким-то знаковым событием в истории. Эти поездки очень помогли мне определиться с направлением в моей живописи, открыли цвет и вообще дали понимание как работать на пленэре. Две другие фотографии – это было открытие в Люксембурге «в черном на фоне старинных тарелок» и «пейзаж в пейзаже» – моя фотография с законченным «Пейзажем с коровами» на фоне самого изображенного на холсте многопланового вида. Эта работа уже к тому времени попала в очень известную частную коллекцию в США, – фактом, которым я очень гордилась.
Работы на выставку у меня забирал весь в лейблах музейный автобус и мне казалось какой-то мистикой, что мои картины поедут в другой город под таким громким именем. Дело в том, что по правилам ты сам не можешь ни отвезти картины на выставку, ни их оттуда забрать, все делается по логистике музея. Потом это правило сыграет со мной злую шутку, но пока я об этом еще не догадывалась.
Выставку сделали уже в конце февраля, были напечатаны афиши, все было готово, но дата открытия никак не назначалась. Прошел март, наступил апрель, а о датах выставки не было никаких сведений. Я начала волноваться, т.к. еще на май-июнь я впервые получила мастерскую в Париже и хотела, не теряя дней в нее попасть, а потом вернуться, когда уже моя выставка закончится и встретить картины в Москве. Я снова позвонила в музей. Некий человек мне ответил, что пока о сроках сведений по-прежнему нет, но он может поговорить с администрацией и, возможно, более точные даты они сумеют назвать. Меня уже волновало, что мои спонсоры, которые, естественно, собирались присутствовать на открытии, уедут в начале мая на каникулы и не смогут быть на презентации и еще я его попросила в разговоре упомянуть о моей поездке в Париж и умоляла открыть выставку хотя бы в конце апреля. Через короткое время он мне перезвонил и сказал, что срок назначен … на 11 мая, но за небольшую сумму в несколько тысяч долларов они готовы даты пересмотреть. Я позвонила спонсорам, на что получила ответ: «Мы на шантаж не пойдем, пусть тогда открывают без нас». И, конечно, выставку открыли так, как было всем максимально неудобно, ни одного спонсора не было на открытии, и я опоздала в Париж. Тем не менее, несмотря на все волнения, эта выставка, конечно, является знаковым событием в моей жизни. На стене золотыми буквами была написана тогда ещё моя весьма скромная биография, пачки роскошно напечатанных каталогов, довольно много людей и прессы на открытии.
Санкт-Петербург. Строгановский дворец со стороны набережной реки Мойка
Афиша к выставке в Русском музее
Вход в Строгановский Дворец на Невском проспекте (Санкт-Петербург)
Выйдя на Невский проспект и повернувшись ко входу, я увидела на стенах афиши с моим именем под названием музея. Конечно, для 34-летнего художника такой успех воспринимался как чудо, мало художников вообще доживают до подобных выставок, а уж в таком для профессии «юном» возрасте выставки в таких местах практически невозможны. К слову, я очень горжусь еще одним фактом своей биографии – по просьбам зрителей выставку продлили на неделю, а в последние 3 дня на Невском проспекте на нее стояла очередь.
Пригласительный билет на открытие выставки в Русском музее
Мы с мамой уехали через день после возвращения в Москву – в Париж.
Впервые я попала в Cité des arts, город искусств в центре Парижа, представляющий собой квартал художественных мастерских и музыкальных студий. Возник он в 60-е годы на идее одного энтузиаста и вот уже больше полувека принимает художников и музыкантов со всего мира. Мастерская у меня была в первый раз шикарная – метров 100, двухэтажная, со своим отдельным входом и окнами в тихий двор. Я тогда написала за два месяца огромное количество больших холстов и сделал много графики.
Париж. Моя первая мастерская в Cité internationale des arts
Работа на улице очень трудна, т.к. подходят люди и очень разговорчивые французы, поняв, что я знаю язык, вступают со мной в бесконечные диалоги. Когда пишешь на улице в большом городе ты как бы становишься частью его жизни в тот временной отрезок, в который на ней оказываешься. Я старалась вставать очень рано, повезло еще, что это было лето и светало в 5 утра, и мы с мамой выходили на улицу, пока нет прохожих и туристов, но зато это время полиции, дворников и бомжей. В этот час город становится их вотчиной, и мы стали частью этого общества – нас уже все приветствовали, как полноправных участников их жизни. Ко мне подходили полицейские, смотрели, как продвигается моя очередная работа и иногда давали советы, дворники старались подметать далеко от меня, чтобы случайно пыль не попала на холст.
Париж. Мосты 2006, холст, масло 120х150 (частное собрание)
Когда я писала на набережной, где традиционно ночуют бомжи, то в определенный час они вылезали из своих укрытий, радостно меня приветствовали и тоже с интересом следили за моими действиями. Какие-то холсты требовали более позднего освещения, и мы часто были свидетелями «сценок из жизни», по которым вполне можно было бы снять короткометражные зарисовки.
Несколько раз я писала напротив детского сада, расположенного «в ногах» одного прекрасного собора и каждое утро к нему молодая женщина приводила двух детей, при этом одного малыша она несла, а другого вела за ручку. Детям явно не хотелось в детский сад, поэтому, чтобы их развеселить и сделать расставание менее тяжелым, она весело напевала им различные песенки.
Она вела своих детей с радостным и безмятежным выражением лица, все время улыбалась и они, наверное, считали свою маму самым счастливым человеком на свете, но, боже мой, как же менялось ее выражение лица, когда она их «сдавала» воспитателю и выходила на улицу – бесконечное напряжение и даже какой-то намек на отчаяние появлялись на этом за несколько минут до этого мгновения абсолютно счастливом лице.
Париж. Собор Saint-Gervais 2006, холст, масло 100х150
У меня с этим холстом произошел забавный случай. Как-то я увидела около собора группу, которую водил по Парижу экскурсовод, явно «косивший» под француза – берет, шарф и прочая атрибутика, но я издалека услышала, что говорит он по-русски слишком хорошо для коренного жителя. Его экскурсанты начали его спрашивать об этом соборе, но он явно был не в теме и что-то невнятно мычал, пугливо оглядываясь по сторонам на что бы ему переключить их внимание и тут, о счастье, он увидел меня. Он быстро собрал своих слушателей и организованно переместил их ко мне. Они на достаточно почтительном расстоянии окружили мой холст, и он стал им объяснять в весьма спорной искусствоведческой манере, что такое французская живопись, что «вот здесь вы видите яркий пример продолжателя традиций французской академической школы живописи, тесно связанной впоследствии с импрессионизмом», в общем, тем я ему подкинула полно, наконец, он информационно полностью удовлетворил свою группу – они очень счастливые с ним простились и разошлись. Конечно, у меня было огромное искушение в середине его рассказа обернуться и на чистом русском языке сказать: «А вы знаете, а я-то из Москвы», но я не стала портить ему бизнес.
Париж. За работой около собора Saint-Gervais
Как-то подошла ко мне пожилая дама, долго смотрела на мой холст, начала что-то спрашивать и, поняв, что я иностранка, спросила, откуда я приехала. Узнав, что из Москвы, она с каким-то непередаваемым чувством на меня долго смотрела и потом голосом, громкость и сила которого совершенно не соответствовали ее хрупкой внешности, крикнула: “Reste avec nous!” На меня ее призыв произвел очень сильное впечатление своим каким-то отчаянием в голосе, возможно, она считала, что железный занавес еще существует, я чудом вырвалась из советской России, но еще меня поразила эта фраза сходством с псалмом, который я когда-то зачем-то учила, и помню его начало, он начинается словами:
Reste avec nous, Seigneur : le jour décline,
La nuit s'approche et nous menace tous ;
Nous implorons ta présence divine :
Reste avec nous, Seigneur, reste avec nous !
В дословном переводе смысл этой строфы такой:
Останься с нами, Господи: день меркнет,
Приближается ночь и угрожает всем нам;
Мы умоляем тебя о божественном присутствии:
Останься с нами, Господи, останься с нами!
Какая-то сцена была слегка мистическая и отдавала странным совпадением, тем более что происходила она у подножия все того же собора.
Париж. За работой около собора Saint-Gervais
В мастерских существовала тогда традиция. Регулярно появлялась вдова основателя этого города искусств и знакомилась лично с каждым новым автором, который приезжал в Ситэ. Назначался день и час, и новый резидент мастерских являлся на встречу. Мне тоже была назначена дата, я поговорила с Мадам, рассказала ей о том, где у меня сейчас проходит моя персональная выставка, чем вызвала, по-моему, у нее легкий шок. Мы очень симпатично простились и потом ее помощник мне сказал, чтобы я не просила мастерскую больше через Россию, а писала письмо с датами, когда бы мне хотелось приехать им напрямую и они уже сами будут меня приглашать. В последующие годы я не раз пользовалась его добрым советом и расположением Мадам и ездила в Париж практически каждый год. Смешно, что напротив моего имени в их каталогизации старых резидентов стоит «l'allemande» (немка). Я как-то спросила, почему они меня отнесли к Германии, на что служитель Ситэ мне ответил, что они так решили, так я единственный художник, который приезжая, моет в мастерской окна.
В мае того же года, мы еще съездили на несколько дней из Парижа в Люксембург, и я открыла выставку в старинном английском клубе Cercle Munster, организатором которой выступил банк в Люксембурге, тот самый, директор которого так изначально противился формировать из моих работ корпоративную коллекцию. В последствии мы, если можно так о нем сказать, даже подружились, и он уже сам несколько раз проявлял инициативу для организации моих выставок в Люксембурге под патронажем банка. Одну такую выставку мы сделали в самом офисе банка – в роскошной старинной вилле. Выставка была организована очень помпезно; был напечатан подарочный календарь банка с моим картинами, сделан дизайн помещений весьма странный и в люксембургском вкусе – все поверхности были затянуты белыми шелковыми драпировками, довольно красиво ниспадавшими на старинный наборный паркет с различными орнаментами, а на них стояли большие композиции из огромных белых орхидей. Одна моя подруга-художница, приехавшая на открытие моей выставки из Парижа, погуляла по залам и потом меня спросила: «Это что намек? Ты выходишь замуж?» Почему такой был выбран странный антураж моим картинам я до сих пор не понимаю, но, с другой стороны одно было очевидно – этот дизайн залов стоит немало и подходит только для очень дорогих картин. Так что на имидж картин и их ценовую политику он работал отлично.
Старинный клуб имеет небольшой, но очень престижный выставочный зал на берегу реки в нижнем городе. Было много людей на открытии. Кроме бесконечной практики во французском языке и чувства усталости, мне это событие дало мало, но строка в биографии художника, живущего в Люксембурге, что в этом месте у тебя была персональная выставка, давала сразу в глазах местной публики подъем на очень высокий уровень. Для меня же, имевшей уже в это время выставку в Строгановском Дворце на углу Мойки и Невского Проспекта, и не живущей в Люксембурге, эта выставка стала только очередным интересным, но малоопределяющим для карьеры мероприятием.
К концу июля все холсты в Париже были записаны, мама дописала очередной учебник по физике, я сняла все работы с подрамников и с очень увесистым рулоном мы прилетели в Москву, где в аэропорту нас остановила таможня и потребовала у меня документы на ввоз в страну моих картин. Я знала, что должно быть разрешение на вывоз, но что должно быть оно и на ввоз я слышала впервые. Я начала с ними спорить и доказывать им, что я нигде не могла бы по дороге из самолета до их стойки оформить такое разрешение, что эти работы действительно мои, вот сейчас у меня выставка в музее в Петербурге, как раз эта информация была глупостью, т.к. они тем более перестали их мне отдавать. Я сказала, что я готова все оформить и им привезти через несколько дней подтверждение об их авторстве, но они меня категорически отказывались пропускать и уже взялись за мой рулон, чтобы его куда-то положить «до выяснений», а я знаю, что это такое. Пройдет уйма времени, работы будут перекидываться с места на место, никто их беречь не будет, что-то в итоге пропадет на каком-то этапе, короче говоря, холсты просто погибнут. Я вцепилась в свои работы. Наверное, со стороны сцена была весьма комическая – несколько рослых таможенников держали уже мои картины с одной стороны, а я с другой тоже висела на своей упаковке. Я им сказала, что ничего оставлять не собираюсь и пусть «выясняют» сейчас, я никуда не уеду из аэропорта и работы им не отдам, буду на своем рулоне ночевать. Моя бедная мама в отчаянии начала им говорить, что вот она написала в Париже новый учебник и что же ей тоже нужно получать разрешение на ввоз ее «интеллектуальной собственности», на что один таможенник к ней обернулся и с презрением сказал: «Вы, пожалуйста, проходите – кому нужны ваши бумажки». Я тем более после этой фразы убедилась, что работы свои им не оставлю, раз они им так «очевидно нужны». Я добилась того, что в аэропорт был вызван эксперт, оказавшийся сотрудником чуть ли не Третьяковской галереи, которого приглашают на такие конфликты в случае ввоза музейных ценностей без оформления документов. Это оказалась очень приятная девушка, она посмотрела мои каталоги, развернула работы и, видимо, просто нас пожалев, пропустила.
У меня был с ввозом еще один случай, но уже в Вене и эта история касалась уже Австрии. Я как раз везла очередную выставку, у меня все документы были оформлены, но в одном экземпляре, а, чтобы работы Австрия выпустила назад, оказалось, что не только у меня, но и у них должна остаться копия списка ввозимых произведений с фотографиями. Унылый молодой человек, сказал, что пропустить меня никак не может и надо составлять новый список. А фотографий же у меня второго экземпляра нет! В итоге он долго с кем-то договаривался, чтобы сделать ксерокопию, но этого было мало, еще нужно было их заверить экспертом! “Ordnung” (порядок) сообщил он мне с важным видом. Оказалось, что эксперта вызвать в аэропорт невозможно, никто не поедет. Тогда он после долгих переговоров решил, что я должна от руки написать все названия и характеристики (год, технику и размер) для каждой работы отдельно и вот моя «рукопись» и будет документом, с которым он меня пропустит, а, главное, нас с ним выпустят назад. Я начала писать. Провела я с ним в общей сложности около 3-х часов! Наконец все было закончено, документы оформлены, и он мне сообщил, выразительно на меня глядя, что «вот, если бы у меня был австрийский паспорт, то таких сложностей у меня бы не было», наверное, он считал, что после столь длительного уединения, как честный человек, чтобы меня не скомпрометировать, он должен на мне жениться. Но... несмотря на все мои усилия, с вывозом все равно возникли сложности. Какой-то на этот раз очень агрессивный таможенник начал разбирать мою коробку с картинами и кричать, что число в бумагах стоит одно, а картин меньше, значит что-то продано и я должна заплатить пошлину. Я ему не могла ничего доказать. Он сначала вынул все работы, а потом их нервно покидал назад, и в итоге одной работы я действительно не досчиталась, когда их распаковала в Москве. Наверное, такова была цель его плана с этой безобразной сценой.
Наконец мы в Москве, выставка в Петербурге закончилась, и я жду свои картины. Проходит снова месяц, затем другой, я звоню куратору – картины в хранилище и их не собираются пока доставлять. Дело в том, что, когда я вернулась, моя вторая покровительница предложила мне со спонсорской поддержкой банка сделать большую выставку в ЦДХ и в ней же как еще один организатор захотела принять участие Конфедерация Союзов художников – наследница Союза художников СССР. Работы для формирования новой экспозиции мне были нужны, и мы опять же с моей верной мамой отправились в Петербург в музей. Мы договорились о встрече, нас очень долго мурыжили при входе и никак никто к нам не выходил, потом через несколько часов пришла некая девица, видимо, особо приближенная к руководству музея и сказала, что один из руководителей просит отдать ему в подарок мою картину, попросил он тогда большую и самую лучшую мою работу.
Рассыпавшиеся мандарины 2005, холст, масло 100х120 (частное собрание)
Я ей сказала, что дарить не буду, т.к. музей уже себя отвратительно повел с открытием, и я не собиралась им делать какие-то еще подарки. Она ушла, через некоторое время снова к нам вернулась и попросила меня «хорошо подумать». На этом встреча кончилась, и я поняла, что они меня собираются шантажировать дальше и не привозить мне назад выставку, пока не получат мою картину. Я позвонила спонсору и рассказала об этом новом инциденте. Их эта история после хамства с открытием уже тоже вывела из себя. По приказу руководства немедленно вмешалась служба безопасности, кому-то позвонили и что-то не терпящее возражения сказали, и через неделю работы были у меня. Бандитский Петербург!
После выставки в музее на меня обратили внимание различные правительственные организации в России, а потом галереи и художественные центры в мире. Этот 2006 год был, наверное, у меня одним из самых сложных и насыщенных, но и самых, конечно, интересных и определяющих периодов в жизни.
Выставка, открывшаяся в декабре 2006 и продолжавшаяся весь январь 2007, наверное, была самой грандиозной за всю мою выставочную карьеру. Был арендован зал – самый большой в Доме художника на 2 этаже, размером с небольшой самолетный ангар – примерно 850 кв. метров. Выставка была очень помпезно организована. На открытие пригласили какой-то, как мне потом сказали, супер кейтеринг – выездной ресторан (сама я находилась в настолько замотанном состоянии на презентации, что ничего не видела), где вся кухня была посвящена французской теме и что особенно поразило некоторых непривычных к шику гостей, что часть блюд подавалась в серебряной посуде и с серебряными ложками, разогретыми до определенной, наиболее полезной для здоровья, температуры. Тогда еще раз появились перетяжки по Москве с моим именем. Вышло много статей в бизнес журналах о художнике, которого поддерживает банк.
Презентация. Центральный дом художника. Москва
Одна статья с большой моей фотографией называлась «Солнце для уставшего мира» – «банк поддерживает красоту во всех ее проявлениях».
Цитата: «Сейчас, когда союзы художников скорее дань традиции, чем дееспособные организации, их членам приходится уповать только на себя. А если быть точнее, на мецената. При этом везение – это еще полдела. Надо уметь себя продавать, и в этом нет ничего позорного. Рефлексирующий гений, полгода, размышляющий над концепцией будущего шедевра, никого не интересует. Меценатов привлекает творческая личность, имеющая активную жизненную позицию. «Наталия Григорьева талантлива, энергична и активно выставляется, ... поэтому мы заинтересованы в ее успешной карьере. С другой стороны, мы не считаем, что ей просто повезло. Она настоящий трудоголик, из каждой поездки привозит не одну, а несколько новых работ. У нее много интересных идей, в реализации которых банк видит пользу и для себя, и для своего имиджа» … Сейчас банк предоставляет свой головной офис для экспозиции ее картин. Тем самым он, по признанию Наталии, обязывает не останавливаться на достигнутом. Пятьдесят картин, которые украшают, в том числе, и клиентский зал, раз в полгода меняются. А это значит, каждые полгода она должна предоставлять новые работы…»
За этим коротким текстом, на самом деле стоит очень много информации, описывающей тогда мою жизнь с моими меценатами. Да, это было действительно так, я должна была иметь огромное количество новых работ для постоянного обновления экспозиции и, чтобы не потерять их интерес к тому, что я делаю, выдавать все новые и новые работы. Мне много писать и рисовать всегда было в радость, это моя жизнь – «художник – это не профессия, а образ жизни», – и меня не угнетала эта ситуация, но все равно она меня обязывала работать постоянно и стараться делать много новых вещей, с новым ощущением, выходить на новый профессиональный уровень. Наличие спонсоров у художника – это очень хорошо, это заставляет его все время «быть в движении», расти и развиваться и очень стимулирует постоянно работать, не думая, что очередная работа должна «удивить» или иметь «коммерческий успех», ты только занят совершенствованием своих возможностей, и постоянная работа, как в музыке, приводит и к техническому результату, а, главное, к результату личностному и даже к духовному росту, это возможность постоянно «промыть зрение» и смотреть на мир открытым взглядом, который и приводит к появлению свежих, незамутненных коммерческими устремлениями работ.
Как-то я разговаривала с директором одного банка в Люксембурге, который к тому моменту уже во всю покупал у меня картины для своей корпоративной коллекции, и сказала, что чувствую постоянную ответственность перед людьми, вложившими и вкладывающими в меня деньги, т.к. я не могу их подвести, не оправдать оказанное мне доверие и разочаровать, если не будет появляться много новых работ, на что он мне сказал, что я – это уникальное явление и, как правило, все весьма безответственно относятся к такой помощи и не чувствуют себя даже благодарными, не говоря уже о каких-то обязательствах. Тогда он мне впервые сказал, что только серьезное и ответственное отношение к людям, помогающим мне в профессии – не важно чем – советом, деньгами, организацией и просто участием в моей судьбе, даст мне возможность иметь всегда поддержку, заинтересованность и желание делать имидж моим картинам, и тем самым подтверждает для окружающих мое собственное искреннее отношение к своей профессии – как к самому важному и основному, что есть в моей жизни, а для людей бизнеса искренность – главный критерий надежности капиталовложения в творческого человека.
Во время выставки в Вене я познакомилась с одной художницей, очень «актуальной» – не чета мне, которая мне рассказывала о своем обучении в Венской Академии художеств. Там на последних курсах была главная установка для выпускников-художников – искать себе спонсора. «Только имея на выходе спонсора, художник может позволить себе оставаться художником и заниматься профессией». Неудачники после окончания разбредались в разные, как правило, далекие от искусства стороны.
Когда в последствии у меня уже началась галерейная эпопея в Москве и я открыла собственную галерею на Патриарших Прудах – месте для Москвы весьма приметном и историческом, а, благодаря М.А. Булгакову, даже мистическом, у меня тогда после очередной выставки в Париже, появился там некий человек, который на некоторое время стал моим агентом во Франции и активно занимался моей карьерой, отправляя работы на различные конкурсы и салоны. Осмотрев мою галерею, он меня первым делом спросил есть ли у меня спонсоры, которые мне помогают ее содержать. Тогда у меня был спонсор, одна организация, помогающая молодым артистам, сделала у меня свою штаб-квартиру и платила частично аренду помещения. «Это хорошо, – сказал он, – но запомни – в день, когда у тебя не будет ни одного спонсора – ты должна свой бизнес закрыть. Художник не может сам выдержать содержание бизнеса и его развитие, и возможность в то же время оставаться художником». Я потом много раз вспоминала его напутствие, когда в кризис дела пошли хуже, спонсоры начали постепенно отпадать, а в мое галерейное дело мною уже были вложены такие немыслимые силы, время, да и деньги, что мне было жаль расставаться с моим детищем и мы еще вдвоем с мамой некоторое время с жуткими усилиями вдыхали жизнь в умирающее дело. Тогда у меня «на содержании» были одновременно две галереи – в Гданьске и Москве. В Польше дела пошли из рук вон плохо, когда произошли крымские события, а московский галерейный проект постепенно сходил на нет еще в течение последующих 5 лет… Но это все было потом.
Итак, грандиозная выставка, огромная рекламная кампания в прессе, очень красивое дизайнерское украшение зала, музыканты оркестра Спивакова на открытии и пр. Людей тогда эта рекламная кампания привлекла к выставке массу. Было много заказчиков и покупателей. Приходили посетители и, как это было однажды со мной в Люксембурге, просили им снять со стены первую же попавшуюся картину и не торгуясь, отдавали за нее деньги. Всем хотелось приобщится к тому «открытию», о котором трубили в прессе – к «солнцу для уставшего мира». К выставке был издан небольшой буклет, предисловие к нему написала я сама.
Презентация. Центральный дом художника. Москва
Москва. Фрунзенская набережная
Фрагмент: «… Банально говорить о том, что Париж – город художников, но, действительно, когда ты там некоторое время поживешь и «пропитаешься» этим прозрачным, свободным и творческим воздухом, ты понимаешь, что это утверждение отнюдь не «штамп». Мне удавалось работать, в основном, ранним утром, пока толпы любознательных туристов и парижан не осаждали мой холст, хотя у меня были «льготные условия» для работы – со мной была мама, которая основную часть «общений» брала на себя. Так как все – и большие, и маленькие холсты – это натурная живопись, а это всегда непросто, то можно рассказать много историй, сопутствующих созданию каждого. Например, при работе над собором Saint-Gervais была жуткая погода – дул сильный, ледяной ветер, периодически шел дождь, и маме приходилось помимо постоянного «общения» еще и держать холст, который все время норовил опрокинуться и меня накрыть. А при работе над «Мостами» неожиданно я оказалась окружена плотной толпой художников-любителей, которые пытались «подсмотреть у меня секреты мастерства» и все время меня толкали. Я это пишу не для того, чтобы мне посочувствовали, а для того, чтобы стал понятен процесс создания любого натурного произведения и стала очевидной смелость художника, рисующего под открытым небом, которое, кстати, еще и непрерывно меняется. Работа только в мастерской гораздо спокойнее, но писать пейзажи в закрытом помещении, на мой взгляд, неверно, т.к. это обедняет и цветовое, и «чувственное» впечатление, в первую очередь у самого художника, ну а потом, естественно, и у зрителя, который сразу почувствует обман».
Текст не самый блестящий из написанных мною, но очень интересный в конце, где я в конце благодарю спонсоров, в этом одном 2006 году – и их … шесть! Два – тогда самых заметных банка в России, один крупный банк – в Люксембурге, две большие и серьезные международные художественные организации – Конфедерация Союзов Художников и Парижские мастерские, ну и, конечно, отдельно так обидевший меня, но знаменитостям все прощается, – Русский музей.
Оглядываясь назад, я понимаю, что моя тогдашняя стремительно развивающаяся карьера выглядела, как чудо и фантастическое везение, и в то же время, где-то это был результат той безумной работы и совершенных усилий, которые привели к тому, что я смогла предложить всем этим важным и известным людям то новое, яркое, свежее и свободное от модных веяний искусство, мимо которого они не смогли пройти.
Я очень часто повторяю себе цитату из «Одесских рассказов» Исаака Бабеля: «И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над мирами». Самое интересное, что в одной фразе этот удивительный писатель сформулировал то, что действительно заставляет людей верить, действовать и идти за кем-то.
Я люблю историю одного известного художника «андерграунда» 70-х годов прошлого века, которую он когда-то мне рассказал. Тогдашние советские власти его никуда не пускали, ни на одной даже коллективной выставке у него не было возможности показать свои картины, и однажды просто от безнадежности ситуации он согласился с предложением одного своего приятеля, который устроил ему выставку в комнате отдыха для рабочих на одном московском заводе. Рабочие долго рассматривали его картины, говорили, что это все ерунда и мура, и тогда автор, выслушав все резкие и неприятные характеристики его работ, их спросил: «Хорошо, я согласен, это все мура, но все-таки и в этой «чуши», есть что-то, что вам понравилось больше всего?» И его простоватые и «мало продвинутые» как в классическом, так в современном искусстве зрители безошибочно все как один указали на его лучшую работу.
Публику не обманешь. Если что-то скрыто в тебе и твоей работе, например, желание «удивить» зрителя любой ценой, даже ценой собственного таланта, или желание «стать модным» вопреки собственному пониманию личного творческого процесса, это оттолкнет от тебя людей, они сразу почувствуют твою зависимость от их мнения и это будет для художника концом карьеры, а иногда и жизни, т.к. он будет заниматься саморазрушением духовным и душевным, и я знаю примеры, когда люди не выдерживали этого и совершали самоубийство. Искренность – это дар, выражать ее в картинах – талант, а сделать так, чтобы она сохранилась навсегда в твоем творчестве – это призвание. Любая картина, любая выставка – это обнажение перед толпой и не надо думать, что она чего-то не понимает, и не почувствует, что «король голый». На некоторое время ей можно что-то внушить, но тот мальчик, который скажет правду, рано или поздно найдется. Я всегда говорила себе, а, в последствии и своим ученикам, что художники – это самые свободные люди, живущие на земле, они свободны от общественных вкусов и моды, т.к. сами их формируют – каждый по-своему; они свободны от социальных границ, т.к. среди людей, которые могут полюбить твое искусство есть бедняки и богачи; интеллектуалы и обыватели; прекрасно образованные люди, имеющие развитый, тонкий художественный вкус и люди никогда не бывавшие в музеях. Художники – вне границ, вне сословий, вне национальностей, т.к. каждый говорит на своем уникальном художественном языке. Когда-то я назвала свою обучающую живописи программу, которую активно развивала со своими учениками и пропагандировала в прессе – «Свобода художнику». Свобода тому художнику, который скрыт в каждом. Люди часто настолько «зашорены» обстоятельствами, жизнью, делами, что они проживают свою жизнь часто по инерции, зажатые в те рамки общественных и семейных обязательств, в которые их поставила жизнь. Мне очень интересно было наблюдать, как ко мне на занятия приходили замороченные жизнью люди, садились за мольберт, я начинала им объяснять «постановку» руки, как они должны рисовать и что надо «освободить», чтобы «начало получаться», и у меня на глазах происходило чудо: тот человек, который, изначально, прижав локоть к животу, что-то неуверенно короткими штрихами пытался в начале кое-как, дрожащей от волнения рукой, нарисовать, распрямлял плечи, «освобождал руку», как-то весь напрягался и, вдруг, как будто освобождался изнутри, и делал то «длинное», свободное движение, которое определяет успех будущей композиции при начале любого произведения, неожиданно проводя уверенную, «пульсирующую», непроволочную линию, намечая легко и быстро границы будущего изображения. Всегда чудо видеть преображение человека, прикоснувшегося к процессу создания художественного произведения, и это твой личный успех заставить любого человека почувствовать себя, хотя бы в малом, творцом и внушить ему, чтобы он поверил, что он им в состоянии стать.
Итак, выставка в ЦДХ, продолжавшаяся месяц, завершилась с большой помпой и… имела продолжение.
В последний день ко мне в зал пришли две женщины, долго смотрели работы и потом спросили, как со мной связаться, т.к. им нужен подарок, но не сейчас. Я им без энтузиазма оставила свой телефон, как это часто бывает в таких обстоятельствах, когда «нужен подарок, но не сейчас» и люди никогда не возвращаются, я о них забыла.
Работ у меня тогда уже была масса, банк не справлялся с размещением всех картин на своих стенах, хотя уже многое висело по различным филиалам и мне руководство предложило в качестве компромисса, хотя бы временно разместить мой личный склад в … неработающем VIP туалете в закрытой зоне. Выбирать мне не приходилось, работы девать уже было некуда, о мастерской я не мечтала, хотя различные мои покровители и совершали попытки что-то мне организовать, но как-то всегда их усилия оканчивались неудачей.
Прошло около недели, работы мои уютно уже жили на своем месте среди мрамора огромного туалета. О назначении помещения напоминали только деликатно закрытые красивыми дверями кабинки и, т.к. помещение было очень большое, то как-то постепенно это пространство у всех даже перестало ассоциироваться с его изначальным назначением. Сотрудники банка периодически приходили посмотреть и покопаться в работах для отдыха и удовольствия, как, вдруг, раздался звонок одной из тех посетительниц выставки в последний день в ЦДХ. Подарок нужен и срочно, руководство посмотрело мой каталог и приняло решение выбирать подарок у меня. Куда они могут приехать, чтобы отобрать картины? Я ей сказала, что, пожалуйста, приехать вы можете в центр Москвы, очень удобно, но место, где хранятся работы может вас немного шокировать. Она мне ответила, что они «не из пугливых» и им главное иметь доступ к моим картинам.
На следующий день я им оформила пропуск в банк, и они явились в роскошных шубах – две шикарные женщины, сверкающие бриллиантами. Я их бодро завела в свое хранилище и предложила смотреть и выбирать картины. Сначала они как-то начали весьма неуверенно и робко перебирать работы, а потом вошли в раж, скинули на пол моего туалета свои норковые палантины и засучив рукава, не хуже меня, стали переносить тяжелые в рамах холсты. Отбирали они долго, около двух часов, жара в помещении стояла жуткая, т.к. служба безопасности, почему-то на всякий случай опечатала все окна и открыть их было нельзя. Наконец три работы отобрали и меня спросили, разрешу ли я отвезти их показать руководству – какую картину они предпочтут, т.к. сами они не уполномочены выбирать, но сегодня они обязательно вернуться ко мне с деньгами. Что делать, я понимала, что никакая расписка, даже, если они мне ее оставят, меня не защитит в случае, если работы пропадут, но они честно мне оставили документ, вписали в него названия и размеры картин и я имела хоть какое-то утешение, что все будет как они мне обещали, когда наблюдала за процессом погрузки моих холстов в чрево какого-то грандиозного чёрного джипа с затемненными стеклами.
Уехали они от меня около двух часов дня и времени, когда они вернуться, мне не могли сказать, т.к. не понятно, «когда они прорвутся к начальству». Я проболталась несколько часов по банку, попила пару раз чай с охраной, поговорила с ними о жизни, а в 6 часов вечера рабочий день кончился. Банк должен был быть опечатан.
Здание это находилось в центре Москвы, где жилых домов мало, кругом одни офисы, которые тоже заканчивают работать в 6 вечера. Постепенно окна во всех домах погасли, охрана мне посоветовала поставить машину под камеры банка, «в случае чего» они меня защитят, но я даже не хотела думать об этом «случае», и я продолжала ждать. Я уже немного начала беспокоиться, т.к. мои визитерши мне изначально сказали, что объявятся до конца рабочего дня. И наконец-то звонок! Одна из женщин, побывавших в моем VIP хранилище, сообщила мне, что наконец-то руководство приняло решение, картину они покупают, но они спрашивают цену, т.к. изначально о стоимости мы не договорились. Я уже по расписке поняла какая организация хочет у меня купить подарок и, понимая, что это самая богатая и мощная структура в России, я назвала цену, как мне казалось очень большую по моим масштабам. На том конце была некоторое время тишина, а потом моя собеседница сказала, что даже не может им озвучить эту цену, т.к. «это несерьезно». «Ну давайте хотя бы в 3 раза подороже назовем и то это маловато, но пусть считают, что им сделали скидку». Ну, конечно, называйте! Это была небольшая компенсация за все те унижения и торг, через которые я всегда проходила со своими клиентами.
С ценой вопрос уладился и мне сообщили, что через полчаса они приедут. А дальше все как в детективных романах. Переулок, куда выходил банк, был с односторонним движением. Неожиданно за мной возникли фары и встала вплотную машина. Из нее выскочила одна из моих «отборщиц», перегрузила мне в машину забракованные картины и сказала, что мы сейчас «еще немного подождем». Мы снова расселись по машинам. Прошло еще несколько минут и с запрещенной стороны из глубины темного переулка въехала вторая машина. Она встала на довольно значительном от нас расстоянии и её водитель сделал сигнал фарами. За мной машина также ему в ответ «подмигнула». Моя дама очень ловко выскочила из своей машины, открыла мне дверь, и мы с ней рядом пошли по темному переулку, освещенному только холодным светом фар этих двух машин, к той, которая приехала позже. Нас уже ждали. Несколько телохранителей в черном и среди них их босс – очередной человек в темных очках, но после всех моих историй с покупателями, меня это уже не удивило. Он мне интеллигентно отдал конверт, вежливо сказал «спасибо» и спросил могут ли они ко мне в дальнейшем обращаться, т.к. «руководство очень довольно». Все было вполне мило, но разговор происходил ночью, в темноте, под взглядами многочисленной охраны и не придал этому общению большого для меня удовольствия. Я ему сказала, что, конечно, мой телефон у них есть и пр. Можно сказать, что мы расстались в этих диких обстоятельствах очень довольные друг другом. Пока я с ним разговаривала, моя спутница исчезла и, когда я повернулась к своей машине, уже за ней никого не было. Я, втянув голову в плечи, добежала 50 метров до своей машины и обернулась. Лимузин также за это время бесшумно растворился в ночи, как до этого испарилась и первая машина.
Впоследствии этот очередной банк, который купил подарок главному руководителю структуры, в которую он входил, действительно на какое-то время вытеснил из моей жизни всех моих спонсоров. Да и успех подарка был ошеломляющий – человек, которому купили мою работу, был безнадежно болен и, летая в самолете, каждый раз лично загружал мою картину в салон. Он с ней никогда не расставался и считал, что лучше себя чувствует, когда на нее смотрит.
Цветы 2005, холст, масло 100х100 (частное собрание)
Весной меня пригласили украсить картинами Саммит бизнес-элиты в Люксембурге, который проходил в тот год в здании банка. Картины оказались тогда в очень странном месте – почему-то выставку сделали в подвале, где был после переговоров накрыт фуршетный стол, но руководство мне сказало, что это и есть самое посещаемое место, т.к. на конференции придут не все, а уже на фуршет, точно соберется весь состав саммита. Они оказались правы, т.к. действительно основное движение происходило по лестнице, ведущей в мой подвал. Я там наравне с руководством банка принимала важных гостей, но еще могла им предложить «угощение» в виде моей выставки. Последствием этого мероприятия, на котором я практически работала наравне с сотрудниками банка, развлекая гостей своими картинами, было то, что работы заметили. Через некоторое время владелец банка отправился на прием к Великому Герцогу Люксембурга и в качестве одного из подарков отвез ему мою картину. Потом я подружилась с одной семьей, глава которой входил в Правительство Герцогства, и он мне с гордостью, что познакомился с «живым мастером», рассказал, что в одном из залов дворца, среди живописи 16-17 веков, видел мою работу.
Пасха 2005, холст, масло 60х80 (частное собрание)
Я никогда не отказывала и всегда с удовольствием отдавала мои картины на любые благотворительные аукционы и мероприятия, если меня просили. В тот год в Люксембурге проходила очередная благотворительная ярмарка и меня попросили дать на нее картину. Потом организаторы мне вручили специальный диплом, т.к. эта работа была продана на аукционе за очень большие деньги, которые пошли на помощь больным детям в Евросоюзе и России – тогда еще такая взаимопомощь была возможна.
После Саммита в Люксембурге весной 2008 года мы с мамой поехали на месяц в Бельгию по приглашению нашей одной близкой знакомой. Жили мы на побережье и объездили тогда практически все города, расположенные там. Результатом этой поездки явилась серия больших акварелей «по-мокрому», которую я сделала потом уже в Москве по фотографиям и эскизам. Это был год моего 35-летия и я устроила в честь этого «знаменательного» события персональную выставку в зале одного очень известного в Москве книжного клуба, в здании, которое по какому-то загадочному стечению обстоятельств принадлежало тогда Ватикану! Это был старинный, роскошно отреставрированный особняк, большой зал с лепниной и старинными грандиозными свисающими с потолка люстрами. Все очень помпезно и красиво. Для моих бельгийских акварелей очень это пространство подошло. Мы отпраздновали мой юбилей, на который приехала моя выдающаяся крестная мать, которая через неделю потом в этом зале представляла свою новую книгу, и я была ей благодарна, что часть вечера она рассказывала о моей семье, обратив внимание собравшейся публики на мои работы.
С друзьями в клубе Primus Versus (Москва)
С моей крёстной писателем Людмилой Улицкой в клубе Primus Versus (Москва)
На эту выставку снова тогда пришли представители нового банка, заинтересовавшегося моим творчеством. Они сделали подробный фотоотчет для руководства и через некоторое время пригласили меня на переговоры. Темой тогда стали два вопроса – с их стороны, что они хотят приобрести «бельгийскую серию» для директора своего банка, а с моей стороны – готовы ли они стать спонсорами моего нового каталога. Здание банка находилось в районе Кремля, с роскошным видом на весь ансамбль зданий, и эта картинка из больших окон переговорной придавала еще дополнительной важности и значительности нашей встрече. Картины они тогда купили, спросив меня как мне хочется, чтобы они мне заплатили – в долларах или евро? Тогда разница в курсах была очень значительная и я им была благодарна, когда получила конверт с европейской валютой. Потом мне на следующий день, когда они подарили картины директору банка, он вечером организовал охрану, чтобы спустить к себе в машину картины, но не доверил им погрузку и сам уложил, как считал правильным все мои работы. Результатом моей тогдашней встречи и радости от получения подарка директором этого банка, стало решение, что они профинансируют мне печать нового каталога.
Обложка каталога 2008 года
Я тогда попросила написать в него статью одного очень хорошего искусствоведа, которую знала по Дому художника. Она написала очень удачный и, как я потом поняла ближе с ней познакомившись, в ее собственном стиле, очень соответствующем и духу нашей семьи, деликатной и интеллигентной манере, замечательный текст, полный искусствоведческих ассоциаций и информации о проделанном мною уже пути в профессии. Монография была переведена на английский язык и весной 2008 года каталог был показан широкой публике на презентации выставки, сделанной специально для его представления.
Интервью на презентации выставки. Центральный дом художника (Москва)
На презентации выставки и нового каталога. 2008 год. Центральный дом художника (Москва)
Осенью того же года мы с мамой уехали в очередную мастерскую в Париж, которую я уже получала напрямую от Города искусств, и она располагалась не в международной части мастерских, а среди французов, да еще и ко всему прочему в музыкальной части студий. Над нами тогда жила какая-то пианистка и композитор, пишущая современную музыку и исключительно ночами. Процесс происходил следующим образом: она брала одну ноту, затем следовала некоторая пауза, а потом она, громко топая, бежала в другой конец мастерской. Видимо этот топот тоже составлял часть ее музыкального произведения и будущего перформанса. Так ничего путного от нее ни разу до нас не донеслось из ее студии, не знаю умела ли она играть на фортепьяно или нет, но жизнь она нам отравляла изрядно своим «творчеством».
Мастерская в Париже 2008, холст, масло 50х60
В начале 2009 году я сделала в ЦДХ очередную большую выставку своих новых работ под названием «СВОИ и ЧУЖИЕ», показав на ней живописные и графические работы двух последних лет, сделанные в России и Европе.
На презентации выставки «СВОИ и ЧУЖИЕ». Центральный дом художника (Москва)
С мамой на презентации выставки «СВОИ и ЧУЖИЕ». Центральный дом художника (Москва)
А осенью того же года, по предложению моей французской подруги-художницы, я записалась вместе с ней на участие в Салоне на Бастилии.
Я попросила тогда мастерские в Париже дать, если у них будет возможность, мне там студию, чтобы я смогла относительно дешево пожить при своих работах, да еще и заодно поработать в Париже. Надо сказать, что тогда руководство отнеслось к мое просьбе с большим вниманием и мне предоставили мастерскую, замечательную, на последнем этаже здания с балконом, с которого открывался вид на Париж и учли мои сроки пребывания, немного даже изменив график приема следующего после меня художника. Я тогда в знак благодарности подарила мастерским одну работу и получила от руководства очень трогательное письмо с бесконечными благодарностями и информацией, что работа помещена в корпоративную коллекцию города.
Париж. Облако 2009, холст, масло, 35х50
Помог мне отвезти работы в Париж на Салон мой дядя, которого мастерские тоже разместили у себя, как сопровождающего. Уехал он назад в Москву через неделю, а я отвезла работы на Салон и уныло там проторчала всю следующую неделю, считая дни и поняв весь абсурд моего участия в этом абсолютно бессмысленном мероприятии, которое в итоге таким и оказалось, не считая того разговора с журналисткой, о котором и уже писала и еще одну встречу, о которой я еще напишу.
Рядом со мной была «палатка» одного французского скульптора, который подошел к организации своего пространства со знанием дела – он свои грязные стены обтянул белым атласом, поставил несколько красивых поставок для скульптур, а в центре черное старинное очень красивое кресло. Его «зал» смотрелся очень эффектно, и я радовалась, что рядом со мной есть хоть что-то хотя бы по виду организации пространства приличное. Скульптуры же, которые он разместил на свои поставки представляли собой разного размера стеклянные колбы, в которых были проделаны в нескольких местах отверстия. Через них была протянута проволока – медная или стальная – а на ней нанизаны как бусы разного размера шары из разных материалов. Это было и стекло, и металл, и разноцветные камни и пр. Эти скульптуры смотрелись очень необычно и потом, разговорившись с ним, я поняла, что они имеют весьма коммерческую идею – это модель расположения планет солнечной системы в день и час рождения конкретного человека. У него там были планетарные «гороскопы» нескольких знаменитых людей, но он предлагал любому, кто знает свое время рождения, сделать подобную модель и продавал свою идею увлекающейся астрологией публике очень ловко.
Ко мне туда, чтобы развеять мое одиночество, приходили друзья, и живущие в Париже, и приехавшие на встречу со мной из других стран. На эту выставку также приехала моя знакомая из банка в Люксембурге, который тогда искал подарок одной даме из Совета директоров, а я знала, что она увлекается астрологией.
Я подвела свою люксембуржку к отсеку моего скульптора, познакомила ее с ним и рассказала о его идее и что такой подарок мог бы очень подойти их даме из руководства и ее порадовать.
Идея показалась интересной, мой приятель был мне очень благодарен за протекцию и в результате переговоров банк заказал ему скульптуру, но попросил планеты сделать из драгоценных камней. В итоге стоимость заказа приблизилась почти к 10 тысячам евро, он был моим скульптором отлично сделан, торжественно подарен банком и произвел очень большое впечатление. Потом уже эта женщина самостоятельно заказала еще одну скульптуру для одного из членов своей семьи.
Скульптор объяснялся мне в любви и рассыпался в благодарностях, сказал, что, когда я приеду в Париж, мы с ним встретимся, он мне покажет свою мастерскую и производство, что мне было бы, действительно, очень интересно и прочее, и прочее. В следующем году я снова оказалась ненадолго в Париже и позвонила ему. Я не могу сказать, что мой звонок его обрадовал, он мне назначил встречу и… на нее не пришел. Потом он мне позвонил и сказал, что якобы заболел, но мне знающие люди объяснили, что, т.к. я выступила фактически его агентом и он заработал на моей протекции почти 20 тыс., то он, конечно, считал, что должен мне процент заплатить, о чем я, кстати, сама и не думала, когда его рекомендовала, а ему просто не захотелось эти деньги отдавать.
Но, надо признать, что этот художник на Салоне был все-таки исключением. Если мои соседи что-то продавали, они бежали в расположенный рядом магазин, накупали вина и собирали всех на празднование своего успеха. Как раз находясь среди этой публики, миф о французской скаредности был полностью для меня развенчан, но, возможно, ее просто нет у художников.
Там произошла у меня еще одна встреча. Ко мне подошел немного сумрачный человек, начал со мной говорить по-французски, считая, что я агент художника, работы которого он видит, а потом поняв, что я и есть тот бедный автор, который мучается на этом салоне, перешел на русский язык. Оказался он довольно известным поэтом-иммигрантом, мы довольно долго и интересно с ним общались, и я ему была благодарна, что он меня развлек в этот день и мое сидение не было там таким унылым. Через некоторое время он мне позвонил и пригласил прийти в литературный клуб, где собирается иммигрантская русская творческая диаспора Парижа. К этому времени уже ко мне приехала мама, мой следующий помощник на доставку выставки теперь уже назад в Москву, и мы с ней на этот литературный вечер пошли вместе.
Тогда представлял на нем книгу известный фотограф, работавший когда-то в Советском Союзе, а потом во Франции. Действительно на вечер пришло очень много людей с приятными, красивыми и даже породистыми лицами. После презентации книги была дискуссия, но меня тогда поразило то, насколько эти люди остались в прошлом, насколько все-таки отсутствие личностного опыта пребывания в стране делает мертвыми впечатления о ней людей, давно в ней не живущих. Они рассуждали о том, что или давно в прошлом и никого не интересует, или даже уже не существует, но, что их продолжает волновать, или обсуждали настоящее, не имея никакого представления, как оно в действительности выглядит и как о нем говорят современные россияне. Это было очень интересно, но одновременно и очень печально. Какие-то осколки, считающие себя полноценной вазой, а ваза эта оказывается эфемерной и не имеет никакого материального воплощения.
Моя мама и я, мы всегда вступаем в дискуссию, но мама более активна и она вмешалась в их разговоры первой, попытавшись им объяснить, что сейчас думают о том или ином событии или ситуации в современной России, но они не поняли, смотрели на нее и на меня неодобрительно и им было неуютно, что их пытаются извлечь на свет из их пожелтевшего ватного кокона.
Я когда-то прочитала, по-моему, у Бродского такой образ, что человек, пересекающий границу страны и уезжающий из нее навсегда, остается как бы внутри стоп-кадра, – его поза и чувства замирают навсегда в это мгновение. Сам Бродский себя чувствовал именно так после отъезда, так что писал об этом ощущении с пониманием ситуации через собственный опыт, и на встрече с этими людьми я убедилась в правильности его образа.
Иммиграция штука невеселая. Как бы ужасно ни складывались обстоятельства в твоем родном доме и в какой бы благополучной ситуации ты ни оказался вне него, ты все равно остаешься душой жить в нем, хотя и оторванным от него расстоянием. Постепенно эта связь умирает, мумифицируется и оживить ее уже не представляется возможным, но самое печальное, что это и живая часть твоей души, которая становится этим мифическим трупом и постепенно отравляет всю твою остальную сущность. Эти люди не стали своими во Франции и уже навсегда потеряли связь с домом. Это была странная встреча, т.к. им то казалось, что они в выигрыше перед нами, оставшимися в вечно раздираемой проблемами стране, а живыми остались мы – они-то как раз были мертвы.
Сейчас живя фактически в иммиграции, я иногда вспоминаю этот вечер. Хотя мое-то положение много лучше – меня с Литвой связывает пусть и трагическое, но общее прошлое, многие говорят на моем языке и радуются возможности поговорить со мной по-русски, что, кстати, страшно тормозит мое изучение литовского, но отказать я им не могу, видя как им искренне хочется облегчить с одной стороны мне жизнь с разговором на их очень сложном языке, а, с другой стороны, оживить самим свои старые знания.
Но вернусь на 20 лет назад.
Comments